– Галстук можно расслабить, – произнесла племянница Мары Моревны.
– Это что ты галстуком называешь? – спросил лесной бог, поведя бровью.
Вместо ответа дева подалась ближе и шейную тряпицу немного покрутила, сделав петлю послабже.
– Я-то думал, затянешь, – усмехнулся Яробор, – чтоб насмерть.
– Ну, во-первых, тебя этим не убьёшь, а во-вторых, мы теперь только и успеваем, что статистику погибших вести. Убивать руки не доходят. Целый учётный отдел завели. А помнится, пройдёшь по селению встарь, всех от мала до велика моровым поветрием пометишь. И нет села, зато те, кто живы остались, ещё крепче прежнего будут.
– Помню, заходила ты в гости. Нет деревни более, ни крепких, ни хилых, но да былое всё это. Что такое учётный отдел, что такое статистика?
– Чёрные средство новое изыскали, – продолжила мора, взявшись рукой за поручень, что у потолка был. – Человеку тайком мозги заменяют на свою колдовскую жижу. Человек походит-походит, а потом дохнет. Но не так, как мертвяк обычный. Он дальше ходить и разговаривать может, и даже мозг вроде бы жив, а душа в Навь уходит. Вот и выискиваем таких. Сверяем живых и мёртвых по счёту, да в книги запись ведём.
– Чудно-о-о, – пробормотал Яробор, решив оставить загадку на другой случай, а после стал для Лугоши наряд продумывать.
Сия девка прилипла к оконцу, с замиранием рассматривая град стольный. Даже не дышала. А Яробор думал. С баб рожалых ей одёжа не пойдёт, это завсегда так было, молодь дерзость любит. Но ту блудницу, на высоких каблуках и с сарафаном, едва срам прикрывающим, в пример ставить тоже не надобно. Надобно нечто посерёдке.
Яробор закрыл глаза и стал мир колдовским взором осматривать. Людские души стали сиянием, которое и сквозь стены узреть можно. Они ворвались в чутьё лесного бога подобно, и снова думалось ему, что люди всегда те же.
Вон, баба с торговкой бранится в лавке мясной. Не угодила одна другой свежестью, да отступать ни одна не желает. Эти завсегда дерутся до хрипу, готовые космы друг другу повыдергать.
Вон, молодка дитё грудью кормит, вся усталая с недосыпу. У дитяти зубы режутся, орёт оно, мать мучает.
Вон дети с собакою резвятся, все чумазые, но счастливые. И пусть у всех зеркальца колдовские, дети есть дети.
А вон мужик бабу тискает, да тайком, дабы жена не узнала. Прямо как кузнец Тимоха с соседкой на сеновале, что было пять сотен лет тому назад. Ох и напужал он тогда их, явившись ночью в лике чёрного волка. Глаза блестят, с клыков слюна капает. Они тогда полдеревни нагишом бежали с криками: «Бешеный, бешеный!»
