И когда тов. Вышинский вспомнил, сколько людей погубили эти преступники, сколько взрывов и пожаров совершили, чтобы потопить нашу родину в крови, казалось, мало им расстрела. Ибо мир никогда не знал преступлений, подобных тем, которые они совершили.
И когда тов. Вышинский сказал: я обвиняю их в шпионаже, вредительстве, измене родине и требую им высшей меры — расстрела, весь зал огласился бурными рукоплесканиями. Мы присутствовали на суде, перед нами развертывалась потрясающая картина кошмарных преступлений этой ничтожной кучки бешеных псов. Много усилий требовалось, чтобы, уважая пролетарский суд, сдерживать свои чувства. Но когда тов. Вышинский в своей речи выразил волю народа, мы не могли сдержать себя и аплодировали прокурору.
Нельзя было без волнения слушать потрясающие слова тов. Вышинского о том, что вместе с ним обвиняют преступников те, кто преждевременно загнан в могилу их рукой, кто искалечен по их преступной воле, что их обвиняют родители погибших в крушении красноармейцев, что их обвиняет 20-летняя стрелочница П. Наговицына, которая, спасая поезд от подстроенного вредителями крушения, осталась без ног, что их обвиняет, наконец, весь народ, все прогрессивное и честное человечество.
Они не посмели себя защищать. И что могли сказать люди, уличенные в таких страшных, ничем, не смываемых преступлениях перед народам и родиной?
Диверсантов, шпионов, вредителей, убийц, изменников родины — расстрелять!
Это требование государственного обвинителя прозвучало грозным выражением воли и требований всего народа.
Н. Ю. Астахова, преподавательница 336-й школы им. Радищева.
«Рабочая Москва» 28/I 1937 г.
Последние слова подсудимых
Обвиняемые за легкой баллюстрадой — направо от судейского стола. Судебное следствие окончено… Трудно охватить воображением этот ультра-уголовный роман, рассказанный самими участниками. Сейчас перевертывается предпоследняя страница.
Еще раз вглядываюсь в эти живые иллюстрации.
Вот низенький, рыхлый, в защитного цвета куртке, отвисшей на животе, голый неправильный череп, розовое чернобровое лицо над вздернутым, как у бульдога, носом, толстые щеми. Это Турок. Он пустил под откос 40 поездов на Пермской дороге и по совместительству работал шпионом в пользу Японии.
Около него разочарованный, худой, черный, моложавый, весь в черном — Лившиц. Время от времени — не то с усмешкой, не то от злости — он показывает золотые корни зубов. Глядишь на него и думаешь: «была бы война, он у себя в служебном вагоне зам. наркома, морщась от заикания, диктовал бы машинистке приказы! — «загружать и зашивать железнодорожные узлы, срывать движение поездов, срывать мобилизацию, пускать воинские эшелоны под откос…».
