Старик присмотрелся ко мне, нагнулся, заглянул мне в глаза и завопил:
— Данила, никак ты?
— Угу. Собственной персоной…
— О, боже милостивый, боже милостивый! Неужто ты жив, касатик?
— К сожалению, да.
Мое равнодушие задело его за живое.
— Не признаешь меня, Данила?
— Как не признать, ты Панта Куль, мой ближайший сосед…
— А ты вроде б серчаешь на меня?
— Да нет, просто живот болит.
— Найдем тебе глоток-другой зелья лютого, хоть из-под земли достанем! Дай-ка поглядеть на тебя! Смотри-ка, весь седой! И изранили небось, мерзавцы?
— Железа во мне на целую борону.
— Ох-ох, злодеи, что они с нами содеяли, накажи их бог! Я тоже хлебнул горюшка, сколько раз на ружья натыкался. Одному богу известно, как уцелел. А-а… ежели здесь останешься, поди, будешь… председатель аль начальник какой?
— Я из Госбезопасности, — пошутил я.
Панта выпучил глаза, выдернул травинку и с лисьим спокойствием посмотрел на небо.
— Людей сажать — тоже дело.
— Ну, а как твои, Панта? Все живы?
— Где уж там все! Ну ладно, прощай, Дане. Пойду поищу глоток ракии. Ежели сам не смогу принести, пошлю мальчонку.
Два сына Панты ушли с четниками. Он был имущим хозяином, из тех, кто, как говорится, и нашим и вашим. Был комитетчиком у нас и у четников, старостой при усташах. В одной и той же кровати у него одинаково удобно спали и Коча[2], и полковник Фишер, и Сергие Михайлович[3], и Францетич[4]. Он ловко ходил по остриям наших военных хитросплетений и ни разу даже не поранился. Хамелеона несправедливо исключили из науки о человеке.
Я знал, что он не вернется. Но раззвонит по всему селу о моем прибытии. Интересно, кто первый захочет поглядеть на меня?
Йованка!
Она бросила плуг, на бегу умылась и переоделась. Стройные ноги были еще мокрые до колен. Шумно дыша, она звонко целовала меня и обнимала руками пахаря.
— Ой-ей, пришел наконец, старинушка! К кому пойдешь ночевать? Мама твоя померла в лагере беженцев, знаешь, поди?
— Да.
— Стевана повесили эсэсовцы. Перед общиной.
— Знаю. Слыхал.
— Сестра вдругорядь замуж вышла, уехала в Сербию.
— Да ну!
— Бабку Евту задушили бандиты-четники.
— О, значит, никого не осталось.
— Никого, бедный мой Данила! Но мы с тобой старые товарищи, друзья по несчастью.
— Верно, обоим досталось от твоего покойного мужа.
— Добрый был человек, бедняга, да только чудной какой-то. Ну, так пойдешь ко мне ночевать?
— Пойду, только чур — ночью ничего!
— Ладно, ладно, ты только приходи! Взять мешок и фляжку?
Улетела.
Тридцать раненых перенесла она в Семберию. Два немецких наступления выдержала в отряде. На руках перетаскивала через горные потоки изнемогших бойцов. В Семберии взваливала на спину мешок пшеницы и шла в горы, чтоб накормить размещенные там отряды. А сегодня так же, как вчера и позавчера, впряглась в плуг и пахала. Да еще и пела.
