— Вот если бы…
— Что «если бы»?
— На сельское хозяйство в этом году ассигновано четырнадцать миллионов. На садоводство — шесть. Стоит ли дробить их на весь уезд? Не лучше ли сконцентрировать в одном месте? В этом году пустить на большой рассадник и опрыскиватели. А уж в будущем во всеоружии обеспечить уезд новыми сортами и взяться за расчистку и корчевку старых садов. Таков мой план. Какой смысл распылять средства? Ни то, ни се, деньги идут, а толку чуть.
— Ты думаешь? — спрашивает секретарь.
— Конечно.
— Подавай докладную. На заседании совета будешь отстаивать свое предложение.
— Хорошо, товарищ секретарь, только ты, когда я буду говорить, раз-другой кивни в знак согласия. Тогда и другие согласятся.
— Ладно, уговорил. Когда едешь домой?
— Сейчас. Не знаю только, прорвется ли «додж» к селу. А что?
— Ты награжден за тех бандитов. Я должен торжественно вручить тебе орден. Или отложим до Первого мая?
— Давай отложим.
— Тогда счастливого пути!
Грузовик с трудом пробился сквозь сугробы до Лабудоваца. У околицы села я вышел. Однако забираться в свою берлогу за два часа до темноты мне не улыбалось, и я задами двинулся совсем в другую сторону. Пробираясь сквозь живую изгородь, которую снег превратил в причудливые сказочные стены, я усердно пригибал голову, чтоб, упаси боже, кто-нибудь ненароком не узрел мою шапку. Люди уже поотвыкли от прекрасного безразличия военного времени, когда никого не интересовало, кто к кому и зачем ходит. Событий вокруг никаких, и потому никто не упустит случая посудачить на столь приятную тему — к кому пошел Данила. Фантазия и злорадство дорисуют остальное.
Йованка обрадовалась мне. Я не был у нее с тех самых пор, как построил свой дом. Она издала счастливый возглас, словно мой приход неопровержимо доказывал, что я стосковался по ней. Глупая баба! Все-то она видит сквозь обманчивую призму сердца — и вселенную, и муравья! Баба бредит, да кто ей верит! А как поймет, что сердце другого лишь мотор, который кровь гоняет по сосудам, тут уж не приведи господи! Такие стоны и причитания, каких, наверное, не слышало Косово поле по мертвым Юговичам[8].
Сорвав с меня пальто, шарф и сапоги, она втолкнула меня, точно двуногую вагонетку, в теплую горницу. Должно быть, в моей дальней родне не обошлось без какого-нибудь распутного бега. Всегда меня одолевает соблазн по-султански раскинуться на подушках, вытянуться во всю длину и почесать языком в свое удовольствие.
Развалившись на постели, я выпил молока, затем крепкого кофе, умял не меньше килограмма ветчины с хлебом, нащелкал две пригоршни орехов, и все это потягиваясь и зевая… И незаметно для себя принялся за доклад, подсчеты, сметы…
