Недолгую тишину распорол разрыв двух гранат невдалеке от нас. У самого дома загрохотали шаги. Дверь распахнулась. Бородач грянул:
— Отворяй погреб, Воя, так твою перетак!
Из-за него высунулась еще одна голова.
Я взял автомат и, не вставая, поздоровался с ними длинной очередью.
На заре мы с двадцатью солдатами шли за телегой, на которой тряслись трое мертвых бандитов (третьего ухлопали солдаты).
— Ну как, поглядел на Воислава? — спросил я секретаря. — Ты с ним сю-сю, а он…
— Воислав будет с нами!
— Не скажи, он укрыватель.
— Не могли же все партизанить. Когда началось, я думал, что мы сами перебьем друг друга, всех до одного. Воислав свое отсидит и придет к нам. И будет избирателем.
— Я бы его направил в небесный избирательный округ.
— И скольких бы ты пощадил от своего гнева? И сколько бы насчитывало население Югославии?
— Не пойму я тебя. Отъявленного мерзавца милуешь, а натвори я завтра в десять раз меньше, ты…
— Ты доказал, что не можешь натворить ничего такого. А дал бы я тебе взбучку за лень, усыпившую сознание.
— Да, живой человек все стерпит, — вывел я мораль из только что прослушанной нотации.
Дом оказался запертым. Я озирался, гадая, где Йованка могла оставить ключ. И тут за забором, на дороге, показалась копна волос. Она принадлежала гражданину, еще ходившему по земле без штанов, в одной рубашонке.
— Хочешь, я позову тетю Йованку? — спросил он, взявшись за забор со степенностью заправского соседа.
— А откуда тебе известно, что мне нужна тетя Йованка?
— Слыхал…
— А что ты мог слыхать?
— Мамка говорит…
— Ну и что же говорит твоя мамка?
— Мамка говорит, этот жулик Данила ночь напролет ловит блох на брюхе Йованки.
Я чуть было не попросил его передать мамке пару ласковых слов, да удержался из опасения, что женщина поймет меня превратно. Одну блоху я еще кое-как поймаю, но две явно превышают мои блохоловецкие возможности.
Мальчонка ушел.
В ожидании Йованки я сел на порог. Кто-нибудь уж непременно доложит ей, что я прошел по селу. Злорадство, зависть и злые языки как-нибудь об этом позаботятся.
Как только что распряженный вол, я бессмысленно и тупо таращился в зеленую пустоту, в синюю опрокинутую чашу неба. Извилины в мозгу в хаотическом беспорядке воскрешали недавние картины. Бородатые лица, голодные глаза, секретарь, Воислав, затянутые в патронташи окровавленные трупы, сосновая веточка, бьющая меня по глазу. Умный человек сделал бы надлежащие выводы. Я же по горло был сыт выводами. Я просто вздохнул: а каково тем, кто день за днем ведет протоколы? И я вновь предался своей душевной сумятице и тупой боли в ногах. Другой на моем месте по крайней мере дал бы зарок не ездить больше по уезду с секретарем. Я не мог сделать и этого. Пока еще секретари решают вопрос, кто должен быть в их свите.
