- Это правильно говорят, что за вчерашний и сегодняшний день вы убили больше тридцати наших солдат?
- Кто это считал?
- Да говорят.
- Я за два дня сделала один выстрел. Сбила с одного дурака фуражку с красным ободком. Напомнила, что существую. А снайперов и без меня хватает в дивизии!
Сунув записную книжку в карман, я задаю последний вопрос:
- Скажите... что вас заставило предать Родину?
- Liebe! — отвечает она и зло смотрит на своего Пауля Ленша. И вдруг она задает вопрос: — Скажите, его расстреляют? .. Ну, меня обязательно расстреляют, я ничего другого и не жду... Скажите... командование ваше удовлетворит мою просьбу — расстрелять вместе? .. С этим желанием я и перешла линию фронта.
- При другом офицере меня снова заставили бы стрелять. .. А стрелять я уже давно не могу! Не могу, понимаете? Не мо-гу...
- Видите ли, — отвечаю я ей, — я не совсем уверен, что унтер так уж жаждет смерти. Удовлетворят ли вашу просьбу? .. Скорее всего, унтера вылечат и отправят в лагерь для военнопленных...
- Что, что, что? .. — У нее вдруг отваливается нижняя челюсть.
- Я больше чем уверен... вашего унтера вылечат и отправят в лагерь для военнопленных! — говорю я уже утвердительно, даже повысив голос.
- А я? .. — Она вся выпрямляется, пытается встать, но чувствую: не может, нет силенок.
- А вас будут судить.
Я делаю шаг, чтобы уйти, спрашиваю:
-А вы все-таки не сказали истинную причину. ..
Она отворачивается, молчит. Снова «не понимайт»!
Опекун не знает, перевести мой вопрос или нет. Он смотрит на меня, смотрит на нее. Он больше не улыбается, лицо у него растерянное, вытянувшееся. Каков сюжетец для Шекспира, а?
- Что он сказал? — обращается она к нему по- немецки, снова овладев собою.
И этот болван переводит!
Она отвечает ему по-немецки:
- Liebe, Liebe, Liebe!.. — И тут же взрывается, вскакивает на ноги, готовая разорвать меня на части, кричит мне в лицо по-русски: — А вашего отца расстреливали как врага народа? .. А вы сидели в лагере как дочь врага народа? ..
Я некоторое время стою, ошарашенный ее истерическим криком. Слушать ее невозможно, и я отхожу в сторонку. ..
Мне вспоминается, как я тогда реагировал на этот крик:
- А-а-а-а, дочь врага народа, — ответил я ей, усмехнувшись. — С этого бы и начали!
Все мне тогда показалось просто и ясно: дочь врага народа... потому-то и воюет на стороне врага. Хотя, правда, для такого категорического обоснования у меня было мало доводов, наоборот даже, я знал немало людей, добровольцами пришедших на фронт из тюрем и лагерей, чтобы воевать с немцами, и среди них десятки и десятки ставших потом истинными героями, прославленными воинами и командирами. Исключения, конечно, всегда бывают, и к этому надо откоситься спокойно, без обобщения и панических выводов. Что ж поделать, если эта гадина не понимает: предательство не имеет оправдания. Ни любовь, ни несправедливость, ни оскорбление — ничто не может заставить человека уйти к злобному и беспощадному врагу, воевать против своих, мстить солдатам, ничем не причастным к его бедам. Не понимает: у человека самое дорогое — это его Родина, вот лежат вокруг палатки те, что ради ее счастья пролили свою кровь, и те, что отдали свою жизнь...
