— И Альбинони тебе шарманка? — поднимал брови тата.
— Альбинони вообще мyдaк! — запальчиво отмахивался Рыгор. — Стеклянная игрушка! Ни сюжета, ни содержания!
— И Букстехуде тебе мyдaк? И Фрескобальди? — деланно поражался тата, чтобы раззадорить Рыгора.
— Всё лучшее, что они понаписали, только тем и хорошо, что местами на Бетховена похоже!
— На Бетховена похоже? Ну, может, и похоже… Но я бы это сравнил с первой морщинкой на лице красавца, которая даже красит его, придавая живости, — наставительно и серьёзно сказал тата и громко высморкался в платок. — Но когда его лицо становится похожим на печёное яблоко… Уродство, друг мой, а не красота.
Рыгор слышал слова таты, но не вдумывался в них, он гнул свою линию. Ему казалось, что его убеждения мощны, как танк, что он сейчас раздавит и сровняет с землёй татовы слабые и нелогичные воззрения.
— Одна только «Неоконченная симфония» Шуберта круче всех ваших напудренных париков, вместе взятых. При всём моем уважении, тата. Вы хоть слушали его?
— По-твоему, страдания по мельничихам заслуживают большего интереса, чем чистая абстракция? — тата зажигал сигарету. Рыгор знал, что сейчас начнутся плевки в пепельницу, и от этого раздражался ещё больше.
— Причём здесь мельничиха? Я вам о симфонии говорю. Но пусть даже и мельничиха, хрен с ним! Мельничиха — это реальная жизнь! Любовь! А все эти ваши канцоны — просто тупые погремушки. У кого нормальной жизни нет и эмоций нормальных, вот тот в погремушки и бренчит.
— Нет уж, сынок, вся жизнь, да и музыка сама по себе намного шире таких эмоций. Вот попробуй, убери из этих песен мельничиху, и что останется? Ничего, кроме зова самца к самке. А ведь должно оставаться. Ты молод, как Шуберт, гормон играет в тебе, — тата подмигнул, — и искажает пропорции мира. Дело даже не столько в сексуальности, сколько в общей антропоцентричности. Ты почитаешь человека за точку отсчёта, а ведь он не более как незначительная частность, без которой можно легко обойтись, — тата выпускал дым и сплёвывал.
— Легко обойтись, да? Ну попробуйте!
— Погоди, а завтрак!..
Но Рыгор, красный от гнева, хлопнул дверью и вышел прочь. Проверил, не забыл ли чего для бани. Когда он завязывал шнурки, из комнаты таты уже доносились звуки какой-то дешёвой сарабанды. «Я его когда-нибудь убью, этого старого хрыча! Он просто издевается надо мной — знает, что я никуда от него не денусь». Рыгор представил тату в парике и лосинах, подпрыгивающим на зеркальном паркете под звуки клавесина, и это немного его развеяло. Сбегая по лестнице вниз, он подумал — что он мне парит? Невозможно быть человеком и не быть точкой отсчёта! Разве не человек породил даже эти кастрированные канцоны? И что романтическую музыку тоже можно представить в виде абстракции, только гораздо более сложной, по сравнению с барокко. Но где же, чёрт, взять наконец деньги на квартиру?
