— Спасибо, — равнодушно ответил таксист. Дождался, пока пассажиры захлопнут двери снаружи, развернул автомобиль и бесшумно укатил куда-то туда, к обожествлённым Акакиям Акакиевичам и низведённым в сумасшедший дом Юпитерам. В жизнь.
Филин негромко рассмеялся. Она удивлённо посмотрела на него. Пошёл крупный мокрый снег. Здесь было теплее, чем в Новосибирске.
— Быстрым шагом — минут двадцать.
Филину показалось, что она ничуть не удивлена отсутствием Андрона. Может быть, в этой квартире никто не жил. Дверной звонок не работал. Они постучали негромко, но настойчиво. Тишина. Постучали ещё. Тот же эффект.
— Ладно, пойдём. Не здесь же торчать. А вот гостиницы, случайно, в этом городе нет?
Подул ветер и снегопад стало сносить к серым многоэтажкам, на первой из которых зеленела вывеска: «РЫБА-МЯСО».
Она подцепила его за руку и потащила в расщелины переулков, чернеющие там, куда уходил снегопад. Фонари подсвечивали всё реже, и вскоре их вообще не стало. В который уже раз он оказывался в незнакомом городе, без кого-то либо намерения вообще в этом городе оказаться. Почему-то всегда была ночь, и всегда ему некуда было пойти, словно вся его жизнь и слагалась из одних лишь холодных ночей и незнакомых городов. Правда, теперь он шёл, ведомый спутницей, в определённом направлении. Но чувство постоянного одиночества от этого лишь усиливалось. В окнах домов загорались ранние огни. У кого-то начинался новый день. Для них же ничего не начиналось и ничего не заканчивалось. Наверное, и она была одинока. Сквозь ладони шёл холодный ток. Никогда ещё, в своей наполненной знакомствами жизни, не встречал Филин такого асексуального существа, такой юной, но уже проявленной и подчёркнутой фригидности, такой тёплой плавности линий, при таком ледяном взоре. Эта девушка была выплавлена изо льда и равнодушия. Сначала Королева создала её глаза — синие и холодные. Потом поднесла к ним свечу и потекли растаявшие слёзы, создавая точёную, но ещё юношески угловатую фигурку. И была кровь. Обязательно должна была появиться кровь. Может быть кровь казнённой Рамом друидессы, может быть йеменской распутницы с выжженным в наказание за распутство клитором, может быть кровь южноиндийской поэтессы Карайккал, порвавшей и с семьёй, и с кастой, и с обществом вообще… Но в ней текла уже испорченная кровь. «Mala sangre» — как сказал бы председатель суда инквизиции, приговаривая её к мучительной смерти. Она получала наивысшее наслаждение именно от того, что не имела способности получать удовлетворение сексуальное. Разве что Дьявол мог бы разбудить в ней женщину! И она инстинктивно искала этого Дьявола, не чувствуя ничего и не зная кого и чего она вообще ищет. Из таких существ вырастают пламенные революционерки, обретая себя в стихиях, лишены любви. Она не знала. Филин знал. Всё-таки он был художником.
