— Загнул я ей салазки! Не знает, что делать — сердиться или благодарить.
— Ты, дружище, такой же нахал, как и я, — пьяно отвечает ему Алексей.
— А я, господа, анекдот новенький раздобыл! — пасмурно сообщает фон-Книппен и принимается его рассказывать визави Тихому Ужасу. Она внимательно слушает, кушая миногу с горчицей и с уксусом.
Рогнеда сидит рядом с Серафимой, против Ковалева.
— Передайте мне, пожалуйста, Рогнеда Владиславовна, коробку с сардинами.
Рогнеда передает.
— Благодарю. Вы любите сардины?
— Нет, не особенно.
— А я очень их люблю.
— Я вообще рыбу не люблю.
Рогнеду тяготит ее соседство. Она с отвращением смотрит на полные белые руки Серафимы. Георгий их тоже целовал… Если бы его поцелуи оставляли золотую пыль, то, пожалуй, руки Серафимы оказались бы сплошь ею покрытыми.
— Что вы теперь делаете?
— Да так, по хозяйству. А вы знаете, Геша собирается за границу.
— И вы тоже поедете?
— Неизвестно, это зависит от того, как устроятся дела. Он продает корабельную рощу в нашем имении Дудову, да тот дешево дает. Геша теперь дает уроки живописи его дочери.
В голосе, в глазах, во всей фигуре Серафимы столько довольства собой, что Рогнеда на нее озлобляется.
— Зачем вам заграница? Вам и здесь хорошо. Из-за каких-то картин трястись в вагонах, хлопотать, беспокоиться… Нет, на вашем месте я бы не поехала.
— Вот, и я то же говорю, да он не слушается меня.
— Георгий Глебович, — окликает его Рогнеда, — вы чего же, серьезно собрались в иноземщину?
Ковалев поднимает голову.
— Да. Через месяц все выяснится. Хочу к весне укатить в Париж, а оттуда в Италию.
— А почему у вас сегодня такое скучное лицо? — понизив голос, спрашивает Рогнеда.
— Простудился, должно быть — нет ничего подлее оттепели, сегодня ходил в расстегнутом пальто, и вот — насморчище.
— Насморк есть красноречие носа! — глубокомысленно замечает Долбня.
Рогнеда вдруг замирает, крепко сжимая в руке вилку. К ее горлу подступает жесткий клубок, на лбу выступает пот; висячая лампа, бутыли, телятина в белой бумаге, узорно вырезанной по краям, — все начинает подпрыгивать и метаться в разные стороны. Голову клонит на грудь, как будто она наполнилась свинцом, а жесткий клубок расширяется, щекочет гортань, вызывает слюну, которую Рогнеда едва успевает глотать. Запах жареной свинины, тяжелый, нестерпимо удушливый, бьет в ноздри, Рогнеда пытается не вдыхать его в себя, но это ей не удается. Сейчас она потеряет сознание и уткнется лицом в стоящую перед ней тарелку.
