- Что вы делали после того как сообщили маме?
- Мы вернулись на место...
- Где дверь служебного хода?
Он мне ее указывает. Вверху она застеклена. Я открываю ее и констатирую, что она выходит на старенькую улочку. Перед своей дверью работает бочар.
- Его расспрашивали? - указываю я на бочара.
- Да,- отвечает слуга.
- И он никого не видел выходящим от вас?
- Никого. Тем не менее он находился там, где вы его сейчас видите.
И тайна, дети мои, густеет, как застывающий холодец. Дело превращается в загадку закрытой комнаты. Мне доводилось иметь дело с загадками закрытых домов, но они не имели никакой связи (даже сексуальной) с загадкой данного убийства.
- Через какое время появился врач?
- Почти сразу же.
- А полиция?
- Спустя двадцать минут.
- Обыск в доме делали?
- Снизу доверху.
- И ничего не нашли?
- Ничего.
- Ваш хозяин не был женат?
- Нет.
- Наследники есть?
- Не считая маленькой ренты маме и мне, он все завещал компартии.
Я бросаю взгляд на часы. Кстати, о компартии - мне пора возвращаться к своей партии блюстителей порядка.
- Садовник живет в этом квартале?
- Нет, в окрестностях Верхнего Тюрлюрю. Как это забавно!
- И он сюда приходит сколько раз в неделю?
- Два раза в неделю, чтобы ухаживать за газоном.
- Его имя?
- Матье Матье.
- Вы заикаетесь или это двойное имя?
- Это его имя и фамилия.
- Хорошо. Благодарю вас.
Достойный слуга приободряется:
- Ах, господин полицейский, дай вам бог поймать преступника!
- Я бы ему глаза повыкалывала,- в душевной простоте утверждает Мариза, потрясая ножом.
Когда я возвращаюсь в бистро, вся моя теплая компания сидит в прежнем составе. Морбле так набрался, что объединенное министерство Возлияний и Самогоноварения вполне могло бы зачислить его в разряд своих исторических памятников.
Коллеги помогают мне погрузить его в машину, и я направляюсь в СенТюрлюрю с головой, полной вопросительных знаков, все как один более или менее выдержанных в стиле Людовика XV.
По дороге Морбле объясняет мне, что мы, полицейские в штатском, всего лишь ничтожные шутники. Одна лишь национальная жандармерия способна разобраться в этом деле. Он расхваливает достоинства этого элитарного корпуса и начинает плакать от умиления.
Потом он засыпает, что является для меня добрым утешением.
* * *
Когда я объявляюсь в нашей гостинице, рыжая и потасканная горничная сообщает мне, что мама поднялась к себе переодеться к обеду, который вот-вот начнется.
Я решаю слегка перекусить, прежде чем нанести визит Матье Матье, Устраиваюсь за нашим столиком и извлекаю салфетку из роскошного бумажного конверта, как вдруг раздавшийся на террасе голос заставляет меня вздрогнуть.
