Особым вниманием пользовался тот рассказчик, который обладал артистичностью и выразительностью, в совершенстве владел искусством передачи текста, соблюдал последовательность изложения, употреблял традиционные обороты, сохранял детали лексики и стиля.
Судя по публикациям А. Н. Баландина и В. Н. Чернецова и устному сообщению А. М. Коньковой, рассказчики различались по темпераменту. А. Н. Баландин приводит в качестве примеров известных ему сказителей Сайнахова и Гындыбина. Первый — жизнерадостный, веселый, склад психики с ярко выраженной эротической направленностью. Он сказывает сказку быстро, оживленно, при подражании образу героя часто подпрыгивает и жестикулирует. Манера рассказывания — прерывистая, неуравновешенная, с подвижной композицией и частой сменой эпизодов, среди которых особенно акцентируются любовные. Второй рассказчик — спокойный, медлительный, с логическим осмыслением всего окружающего. Он ведет сказ спокойно, последовательно, как бы нанизывая одну строку за другой, эпизод за эпизодом [53, с. 66].
Исполнение некоторых произведений сопровождалось особым церемониалом. Существовал обычай, согласно которому, как сообщила А. М. Конькова, детям предварительно задавали несколько вопросов. По числу отгаданных загадок тому или иному ребенку обещали рассказать соответствующее число сказок, хотя слушали их, конечно, все.
Сказитель, исполняющий священные мифологические сказания о происхождении земли, одевался в нарядную одежду, на стол выкладывались священные предметы. Мужчины слушали с глубочайшим вниманием и уважением, считалось, что невнимательного слушателя постигнет какое-нибудь наказание. Рассказчику создавали всевозможные удобства, давали что-либо из припасов.
Героические песни исполнялись под аккомпанемент музыкального инструмента наркас-юх (хант.), сангквалтап (манс.). Очевидцы отмечают, что передача значительных по размеру героических сказаний в песенной форме требовала огромного напряжения и часто последняя часть, а то и добрая половина излагалась прозой, но и при этом к концу голос исполнителя становился охрипшим. Иногда перед началом исполнения певец съедал несколько мухоморов, отчего впадал в исступление и мог петь всю ночь напролет даже, казалось бы, давно забытые сказания. Утром он падал в изнеможении, а слушатели были довольны, что услышали песни своих отцов, пропетые с таким чувством [84, с. 12].
Особая форма исполнения и атрибутика были присущи и медвежьим песням, которые называются у хантов вой-ар "звериная песнь", пупи-арых "медвежья песнь", у манси уй-эрыг "звериная песнь", уй-анчух-эрыг "зверя-старика песня"
