— Вы, пожалуйста, присмотрите за вещами.
— А где же Гаррик?
— Так ведь он вышел в Чите. Сказал, что здесь живут его родственники и ему нужно их повидать.
— Да-да, как я это забыла… — Юлия отвернулась к окну, скрывая свое удивление и даже некоторую растерянность.
Она долго смотрела в зимнюю мглу, изредка прорезываемую светящимися точками станционных и жилых построек, мимо которых, не останавливаясь, пролетали пассажирские поезда. Ну что же, Гаррик есть Гаррик, подумалось ей, таких, к сожалению, нынче не так уж и мало. Вспомнились ей трогательные наставления и предостережения подруги: «Он очень опасен, смотри…» Пожалуй, такой может вскружить голову. Говорить и создавать вокруг себя атмосферу собственного великодушия он умеет. Но что за всем этим? И зачем она вдруг рассказала именно ему историю Завьялова?
Нет, все правильно, пусть немного подумает над такой вот чужой судьбой, если он вообще еще не разучился думать о ком-либо, кроме самого себя. А что же Федор? Ведь он совершенно ей незнаком, да и что она может сказать о нем, кроме того, что узнала из писем отца? Ровным счетом ничего. Так почему же сегодня с каким-то особым вниманием и пониманием она воспринимала давно известные ей факты из жизни Федора, к тому же еще и в собственном пересказе. Странное что-то с ней происходит. Гаррик, Федор… Ой, Юлька, куда-то не туда тебя заносит.
* * *
Приокеанск встретил Валентину Никитичну ярким солнечным днем, тяжелым дыханием огромного порта, мимо которого, сдерживая уже свой бег, тянулись на последних километрах уставшие в длинной дороге поезда. Вначале Валентина Никитична даже растерялась от всей этой шири и шума. К тому же ей неловко было останавливать прохожих и узнавать у них, как добраться до колонии.
Наконец она решилась. Села в такси и не совсем уверенно обратилась к водителю с просьбой отвезти ее в тюрьму.
— Туда, мамаша, на других машинах возят, — рассмеялся молодой парень в огромной мохнатой шапке. — А вам, вероятно, нужно в семидесятку.
— У меня сын в лагере. Может, это…
— Семидесятка, мать, семидесятка. Раньше их тут было несколько, теперь одна осталась — усиленного режима.
Минут через двадцать машина подъехала к высокому деревянному забору, поверх которого густой бахромой шла колючая проволока.
— Вот, мамаша, и колония. Дальше нашего брата не пускают. А дом, где свидания дают, — вон там, возле вышки, видишь?
— Спасибо, дорогой. Сам-то не сидел?
— Пока бог миловал. Но как говорится, от сумы и от тюрьмы не зарекайся. Всяко бывает. Ну, мать, прощай. Сыну привет.
