— Что правда, то правда, — повеселел Федор. — Здесь больше подходит табличка с текстом «Милости просим. Всегда вам рады. Будьте у нас, как дома», — закончил он под общий смех присутствующих.
Дальский сокрушенно качал головой. «Каждому — свое», — произнес он задумчиво.
— Да, я знаю, — кивнул Федор. — Во время войны немцы это изречение на воротах концлагерей писали.
— Ты прав, только я хочу сказать совсем другое, — горячо возразил Евгений Петрович, — там было насилие, сплошное издевательство, смерть. А мы с тобой, Федор, сами избрали себе судьбу. Понимаешь, сами… Не вписывались мы с тобой, как и многие другие, в портрет общества. Я вот на старости лет на казенный харч определился, а ты — по-новому, безо всякой паузы.
Их беседу прервала команда: «Подготовиться к прогулке!».
Кому не довелось изведать этого, тот не может представить себе, что значит прогулка в тюрьме. Ты идешь по длинному коридору, а навстречу тебе все сильнее пробивается свежий воздух. Ты идешь мимо десятков камер, поднимаешься и опускаешься по лестничным маршам. И вот наконец где-то на высоте, буквально под небесами, попадаешь в небольшой прогулочный дворик. Посередине скамейка. На стенах со штукатуркой «под набрызг» (только сделан он цементными ребристыми мазками) видишь объявление о том, что можно и чего нельзя делать во дворике. В основном ничего нельзя. И ты дышишь. Глубоко-глубоко. Воздух кажется густым и сладким и в то же время каким-то почти невесомым. Он пьянит, навевает воспоминания, радость или тоску. Высоко над двориком пролетают птицы, они стремятся к югу. А человек не может летать. Он остается. Зато может дышать.
* * *
Вскоре после знакомства Федор и Дальский почувствовали привязанность друг к другу. В беседах они коротали время и мечтали о том, чтобы попасть в одну колонию. Завьялов был откровенен с этим человеком. Его покоряли ум и глубокие профессиональные знания, как он любил подшучивать, доктора.
— А вы и литературу, наверно, хорошо знаете? — как-то спросил он.
— Я искусствовед и архитектор. При моем Участии создавались многие панорамы и диарамы. А литературу я знаю как рядовой ее почитатель. Правда, может быть, более взыскательный, чем рядовой. Когда я читаю и перечитываю классиков, мне кажется, что и я перерождаюсь, в этот момент хочется быть кристально чистым и светлым.
Евгений Петрович на мгновение задумался.
— Но отложишь книгу в сторону, — сказал он с едва уловимым вздохом, — и продолжаешь заниматься делами земными и решать их не всегда — да, именно не всегда… гладко для себя и для своей семьи. Вот…
