«Ты хочешь меня „опустить“..? Не выйдет, Паук. Не тот случай. Я и сам…» Прервав свои мысли, Федор вскочил с койки, сорвал с гвоздя полотенце и побежал по длинному коридору к умывальникам. В это утро завтрак с его традиционной лагерной похлебкой почему-то затянулся. Столовые залы гудели, как трубы в колонистской котельной. Зеки тарабанили по столам мисками и ложками, отборной руганью и криками подгоняли дежурных, стоявших у окна раздачи пищи в очереди за пшенным супом. Особенно бесновались те, кому почему-то не хватило хлебного пайка или досталась лишь суповая жижа.
— Надень ему бачок на тыкву, — орал кому-то здоровенный парень с прямо-таки выдающимся кадыком, лихо размахивая черпаком.
— Гупните его хорошенько, хлопчики, пусть быстрее обертается, — натравливая на одного из дежурных своих соседей по столу, кричал «штрычек», еще не успевший даже снять с узкой бритой головы помятую шапчонку с козырьком. И «хлопчики» гупнули медлительного дежурного, вызвав этим радостное ржание у окружающих.
Протискиваясь сквозь толпу орущих и бранящихся людей, Федор неожиданно оказался лицом к лицу с Пауком. И тот хрипящим, с присвистом голосом, проговорил: — Сегодня с тебя получать будем. Готовься, академик, за все получать будем.
Так они стояли, в упор глядя друг на друга. Федор, сощурившись, спокойно ответил:
— Тебе еще никто не говорил, что если человек дурак, так это надолго? А, Паук?
Завьялов вышел на плац, где после завтрака заключенные строились для развода на работу. Но в это утро он не пошел в цех. Медленно, думая о чем-то своем, Федор поднялся еще на один этаж и застыл у чердачного окна. Отсюда открывалась панорама свободной земли, по которой ходили свободные люди. У Федора защемило под ложечкой, спазматический комок сдавил горло. Завтра у него и этой возможности не будет — хотя бы просто видеть землю за железными воротами. Нет, не завтра, уже сегодня.
— А, вот ты где, — раздался голос за его спиной. Федор оглянулся. Шаланда, уставившись на него зелеными кошачьими глазами, оглушительно громко грыз черный сухарь.
— Пошли, Паук зовет, — сказал он с деланым равнодушием.
— Не велик пан. Сам придет, если прижмет.
— Как знаешь, — Шаланда кинул в рот остатки сухаря и направился к двери. На пороге он остановился, какой-то миг стоял, обращенный спиной к Федору, а затем резко обернулся: — Труба твое дело, земляк.
И каким-то особым способом цвиркнув слюной сквозь верхние зубы, вышел вон.
Федор, медленно потерев ладонью лоб, обвел, казалось, отсутствующим взглядом коридор. И нашел то, что ему было нужно, — кусок трубы, оставленной сантехниками после ремонта. Он с облегчением вздохнул, положил трубу на подоконник и стал к нему спиной. Федору казалось, что он спокоен, но тело била предательская мелкая дрожь. Чувства страха не было, хотя он хорошо знал, что это такое — «будем с тебя получать». Почему-то вспомнились беззаботные игры на пустыре и шумный школьный класс, и случайно встреченное на улице кареглазое существо в легком платьице, и дедовская красавица-черешня. Вспомнились и тут же были вытеснены другими образами и чувствами: допросы, этапы, решетки на окнах и дверях, тюремные будни, разношерстный лагерный люд… За какие-то мгновения все это пронеслось-прокрутилось в его памяти, и затем также мгновенно и исчезло, уступив место трезвому и холодному спокойствию — он ждал.
