— Вам довелось партизанить? — Федор давно уже хотел задать этот вопрос.
— Довелось, мне многое довелось. Всего теперь и не расскажешь. Война захватила меня в одном из крупных южных городов Украины, где я проводил отпуск у своего товарища. Получаю телеграмму — оставаться на месте и ждать указаний. Работал я тогда в органах наркомата внутренних дел. Так вот, вызывают меня в местный горком партии и предлагают остаться в городе на подпольной работе. Подивился я немало и думаю: откуда вообще знают, что я здесь? Оказывается, что и мое начальство было того же мнения — оставить меня подпольщиком. В городе меня никто не знал, а я уже знал о нем немало. Еще в тридцатом году я начал штудировать немецкий язык. Специальную школу окончил. Три года в Австрии работал… Должен был уже переезжать в Германию, но отозвали.
— Так вы, получается, чекист? — Федор с уважением смотрел на Нечаева.
— Был чекистом. Сейчас вот подвожу некоторые итоги своей жизни.
— А в подполье тяжело было работать?
— Видишь ли, Федор, я не был подпольщиком. Как тебе это объяснить… Я состоял, конечно, в подполье, но не прятался от оккупантов.
— Как же так? Что же, в открытую работали?
— Не в открытую, Федор. Я в тайной полиции работал…
— В гестапо? — глаза у Федора округлились.
— Чему ты удивляешься? В годы войны не один наш подпольщик, разведчик, работал в этой организации. Вот я и был, что называется внедрен в гестапо. Конечно, очень помогло хорошее знание языка. По легенде я был отпрыском небезызвестного Вилли Гейнца, немца-колониста, поместье и земли которого еще в 1912 году находились в Полтавской губернии. У меня была добротная легенда. По ней я отбыл десять лет ссылки за контрреволюционное прошлое. Даже справка о моем освобождении имелась… Я должен был остановиться у одной немки, якобы моей двоюродной сестры, мужа которой расстреляли за шпионаж, но на своей истинной родине в рейхе он был награжден посмертно рыцарским крестом с дубовыми листьями. Такая сестра, как ты понимаешь, это сущий клад. И женщина эта, надо отдать ей должное, оставалась настоящей советской патриоткой.
— Впрочем, — Василий Захарович снова стал раскладывать фотографии на макете какого-то стенда, — что это я тебе все рассказываю да рассказываю. Я дам тебе почитать свои записки… Я восстанавливал события по памяти, уже находясь на другом конце земли. Хотелось докопаться, нащупать истоки случившейся трагедии. Вот и ты полистай на досуге… А теперь скажи мне, чем же закончился твой визит к Малюгину?
