– Мне нравится. – Я коснулась листка кончиками пальцев и посмотрела Кромвелю в глаза. – Получилось прекрасно, а ведь тут всего несколько тактов. – Я не собиралась скрывать, что преклоняюсь перед его талантом. Он и так это знал: моя реакция на его игру две недели назад говорила сама за себя. Кромвель написал всего несколько тактов второпях, а получилась захватывающая дух музыка. Я улыбнулась и постаралась сделать нейтральное выражение лица. – Думаю, это отличное начало.
Кромвель мрачно смотрел на столешницу.
– О чем ты думал? – спросила я, постукивая по листку с нотами. – Когда записывал это?
– Ни о чем, – ответил Кромвель. Он снова вел себя как тогда, в самом начале нашего знакомства, когда отказывался нормально общаться. Однако после того, как я услышала его игру, мне хотелось верить, что я найду к нему подход.
– Значит, ты просто прочитал мои ноты и?.. – подсказала я.
Кромвель заложил руки за голову.
– Не знаю.
– Не знаешь? – переспросила я.
Он покачал головой, но по глазам было видно: врет.
– Ты бледная, – брякнул он вдруг ни с того ни с сего.
– Я всегда бледная.
– Нет. Бледнее обычного.
– Я болела, Кромвель. Болезнь, знаешь ли, не красит.
– В твоей музыке не было ничего нового, – выпалил он, резко меняя тему разговора.
У меня ушла секунда, чтобы сообразить, о чем он говорит. Я открыла было рот, чтобы что-то ответить, но в животе больно кольнуло, и я не смогла издать ни звука.
– Твоей музыке не хватало глубины, – продолжал Кромвель. Он говорил тихо, сквозь зубы, и это несколько смягчало критику. Казалось, юноше ужасно не хочется разносить в пух и прах мою кропотливую работу, не хочется давать ей оценку. – Ноты дополняли друг друга не идеально, можно было бы сделать лучше.
– Проще говоря, я написала плохую музыку, – подытожила я и усмехнулась, чтобы не показать, как расстроили меня его слова.
– Не плохую, просто… обычную. – Сказав это, Кромвель поморщился.
Я уставилась на него, уговаривая себя не вести себя по-детски и не обижаться. Получалось плохо. Я судорожно втянула в себя воздух.
– Ладно.
Я оглядела класс и встала. Мне требовалась минутка, чтобы успокоиться. Ноги сами понесли меня к пианино. Я села на табурет и подняла крышку.
Мои пальцы погладили клавиши. Я закрыла глаза и заиграла первое, что пришло на ум: сочиненный мною музыкальный отрывок. Закончив, я заиграла исправленную Кромвелем версию.
И тут я явно услышала разницу между двумя отрывками. Музыка Кромвеля, легкая, бодрящая, походила на сказочный сон, а моя была подобна послеобеденной дремоте. Я вздохнула и зажмурилась, руки безвольно упали на клавиши.
