Солнце ярко светило; многочисленные толпы людей сновали туда-сюда. Вдруг сердце моё яростно подпрыгнуло в груди, и я резко остановился, поражённый и в замешательстве. Кто это сидел на скамье рядом с Артемидой за чтением? Кто, если не эта дама с картины, одетая в белое, со слегка опущенной головой и с гвоздиками в руке? Я с тревогой приблизился к ней. Как только мои шаги прозвучали эхом, отдаваясь от мраморного пола, она подняла взгляд; её серо-зелёные глаза встретились с моими в той печальной улыбке, что выражала такую неописуемую скорбь.
Сквозь смущение разума я отметил её бледность и неземную изящность черт лица и фигуры – шляпы она не носила, и плечи и шея её оставались открытыми. Поражённый такой необычностью, я гадал, замечали ли окружающие люди её дезабилье. Я вопросительно огляделся вокруг – ни один прохожий не поворачивал головы в нашем направлении! И всё же наряд дамы определённо был достаточно странным, чтобы привлекать внимание. Холодная дрожь пробежала по моему телу – неужели лишь я один видел её сидящей здесь?
Эта мысль так потрясла меня, что я невольно вскрикнул, и в следующую секунду скамья передо мной была уже пуста – удивительная дама исчезла, и ни следа не осталось, кроме яркого нежного аромата от её гвоздик! С трепетом в сердце я поспешил прочь из Лувра и почувствовал себя довольным, лишь оказавшись на ярких улицах Парижа, заполненных нетерпеливыми, толкающимися людьми, которые все торопились по своим делам. Я взял экипаж и быстро помчался в «Гранд Отель», где остановился с компанией друзей. Я не стал рассказывать о необычном происшествии со мной, я даже не стал упоминать о картине, которая столь странным образом повлияла на меня. Наш блестящий образ жизни, постоянные перемены и активность вскоре рассеяли моё нервное напряжение; и хотя порой воспоминание об этом возвращалось ко мне, я старался не думать об этом предмете. Прошло десять или двенадцать дней, и однажды ночью все мы отправились во Французский театр – то был первый вечер в моей жизни, когда я оказался в странном положении зрителя постановки, не зная её названия и даже не понимая смысла. Я осознавал лишь одно, а именно, что дама с гвоздиками сидела в ложе напротив, пристально глядя на меня. Она была одна; наряд не изменился. Я обратился шёпотом к одному своему товарищу:
– Вы видите вон ту женщину напротив, в белом и с алыми гвоздиками на платье?
Мой друг посмотрел, покачал головой и ответил:
