— Как вы узнали? — спрашиваю я.
— Хоппо его видел, — говорит Гав. — На главной улице, среди бела дня. Он стал еще уродливее, чем был.
— Понятно.
— Он обнаглел настолько, что полез здороваться. И еще сказал, что приехал к тебе. Страшно удивился, что ты ничего об этом не говорил.
Я чувствую, как теперь уже во мне поднимается волна гнева. Старый добрый Майки, только он один умеет так все испортить.
Барменша приносит мою кружку с пивом и столь небрежно ставит ее на стол, что оно частично выплескивается.
— Милая девушка, — говорю я Гаву. — И характер прелесть.
Гав нехотя усмехается.
— Прости меня, — повторяю я. — Я должен был рассказать.
— Да, мать твою, должен был! — ворчит он. — Мы же друзья, разве нет?
— Почему ты не сказал? — спрашивает Хоппо.
— Потому что он просил меня этого не делать. До того, как мы с ним поговорим.
— И ты повелся?
— Презумпцию невиновности никто не отменял.
— Зря я тебя ударил, — говорит Гав и отпивает диетической колы. — Просто вышел из себя. Увидел его… и как будто все вернулось.
Я смотрю на него. Никого из нас нельзя назвать поклонником Майки Купера, но Гав ненавидит его намного больше, чем все мы. Нам было семнадцать. Шла вечеринка. Я не захотел туда идти, или меня не пригласили, не помню. Майки явился туда с девчонкой, с которой встречался Хоппо. Произошел скандал. А затем Гав здорово нажрался, и все уговорили Майки отвезти его домой… Вот только до дома они так и не добрались, потому что Майки по пути слетел с дороги и врезался в дерево.
Он неделю пробыл в коме и вышел из нее, пусть даже и чудом. А Толстяк Гав заработал несколько переломов позвоночника в жизненно важных местах. Лечению они не подлежали. С тех пор он оказался прикован к инвалидному креслу.
Как выяснилось в итоге, Майки был чертовски пьян в ту ночь, несмотря на все его заверения, что он не пил ничего, кроме диетической колы. Гав и Майки не разговаривали с того самого дня. И нам с Хоппо хватало мозгов не поднимать эту тему.
В жизни можно изменить многое — вес, внешность, даже имя, но есть и другие вещи, которые никак не изменить, и не важно, как сильно ты этого хочешь, как часто мечтаешь об этом или как много для этого работаешь. Именно оно нас и закаляет — не то, что мы можем изменить, а то, что не можем.
— Ну и? — спрашивает Гав. — Зачем он вернулся?
— Он точно не сказал.
— А что сказал?
— Упомянул какой-то проект, над которым работает.
— И все? — спрашивает Хоппо.
— Да, все.
— Мы не о том говорим, вам так не кажется? — вставляет Гав. Он переводит взгляд с меня на Хоппо и обратно, его голубые глаза сверкают. — Говорить надо о том, что мы будем с этим делать.
