— Плохо дело мое, братцы.
— Не дали коня?
— Может, и дали бы.
— То есть как это — «может»? Ну рассказывай, рассказывай. Подмогнули тебе и еще подмогнут.
— Не поможешь ничем теперь. Батю на погост свезли.
— Батю?..
— Да, после того, как пала Хромуша, лег на печь и не встал больше. За три дня до моего приезда помер.
Ребята стояли вокруг приумолкшие, растерянные. Не знали, что сказать, как поступить.
Павел дотащился до своей койки, устало опустился на нее, попросил табаку.
— А матери у тебя нет? — спросил кто-то.
— Она скончалась сразу, как отец с гражданской пришел. Лекарь сказал: от радости. — Он помолчал, затянулся несколько раз свернутой кем-то для него «козьей ножкой» и сказал: — Вот ведь как люди устроены — от радости мрут, от горя и подавно. А я еще хотел Подарком его назвать.
— Кого?
— Коня того.
— А записку про коня ты куда девал?
— Как — куда? Отдал деревенским. Пусть выхлопатывают. Батя точно отписал: ни одной лошаденки в Забытом.
— Ну, ты рассказал им про свой разговор с Ильичем?
— Как же. И адрес его дал, чтобы всем селом отблагодарили, когда получат коня.
— Ничего не запамятовал?
— Не упомнил только сказать, чтоб Подарком коня назвали.
— Эх ты!..
— Растерялся я малость.
Вечером того же дня курсанты писали письмо в село Забытое. Первым делом про то, чтобы Подарком коня нарекли. «А если выйдет какая задержка с получением, — писали они, — сообщите Павлу, он Ленину лично доложит».
— Так, что ли, Паша? — спросил кто-то из них.
— Так, — ответил Павел. — Лично доложу. Все-таки будет коняга в нашем селе.
Железнодорожные платформы на запасном пути поскрипывали под штабелями заснеженных бревен. Мороз к вечеру усилился, и было не ясно, отчего бревна скрипят — оттого ли, что пробрал их холод, или от собственной тяжести.
Когда рабочие, наспотыкавшись о заваленные сугробами рельсы, подошли к поезду, им даже не по себе стало — то ли декабрьские сумерки так быстро нагрянули, то ли состав был действительно таким длинным, но до конца его разглядеть было невозможно.
— Да-а… Тут не только дотемна — до утра не управишься! — вздохнул кто-то негромко, но так, что все услышали.
На человека, сказавшего эти слова, тоже негромко, но дружно зашикали:
— А ты не робей, дело ведь добровольное.
— Хочешь, ступай домой, мы и без тебя бревешки перекидаем.
— Без меня не перекидаете, потому как я отсюда никуда не уйду.
— Вот это другой разговор!
И субботник начался. Сперва не дружно, не споро, но вот высоко над платформами зазвучало извечное:
