Князь глубоко судорожно вздохнул, засопел, перекатился на живот и, кряхтя, уселся среди трухи; глаза его поначалу непонимающемутные ожили, он вопросительно глядел на Одинца.
— С прибытием, Александр Михайлович… — сказал Одинец.
— Ты кто? — князь отплевался от набившейся за щёку земли, но и тогда Александр с трудом разобрал его бормотанье.
— Тутошние мы. Оборону держим, — Одинец понимал, что говорит с князем, главой Руси, непозволительно вольно; да он и не стал бы так говорить при другом положении вещей, но сейчас было всё не то, был край жизни.
— А эти… где?
— Татары и спереди, и сзади… кругом. А твои дружинники тут недалеко во дворе засели, отстреливаются.
Князь осмотрелся и, признав в Одинце главного, сказал ему:
— Мне на вече надо.
— Забудь про вече, князь. За нами татар гораздо больше, а откуда ты прискакал всего человек двадцать, — Одинец приподнялся и, не высовываясь из-за края завала, громко заорал, сложив ладони у губ: — Эй, дружинники!
— Ну, чего тебе? — откликнулись те.
— Кони-то у вас целы? Давай с двух сторон навалимся разом, да мы вам князя передадим! Уйдёте в кремль!
— А не врёшь, басурманская морда? Государь, откликнись…
Князь, при поддержке Одинца встав на колени, назвал своих дружинников по именам.
— Точно, князь! — обрадовались за забором. — Ну что, мужики, мы готовы… Раз, два… Поехали!
Короткая вылазка из-за укреплений обошлась Сашкиному воинству в трех раненых, сам Одинец получил на плече глубокий порез от чиркнувшей стрелы. Великий князь ускакал на коне, сидя сзади одного из дружинников.
— Может, надо было с ними в детинец бечь? — спросил, шумно отпыхиваясь, один из тверичей, до сегодняшнего утра считавший себя мирным кожевенником.
— Мы им только обузой были, да и перестреляли б нас по дороге, — ответил Александр, морщась от боли: руку ему неумело и грубо перематывал тряпицей молодой тверичанин. Он прислушался:
— Кажется, вече раскачалось…
Со стороны посада на них надвигался нарастающий шум боя. Тверь поднялась…
Одинца взяли на следующий день. На пустой заезжий двор, где Александр отлеживался, ослабев от двух ран, в плечо и голову, явились княжеские дружинники, сопровождаемые каким-то сереньким непонятного возраста ярыжкой с пергаментным листком за пазухой, спросили:
— Ты Сашкой Одинцом будешь?
— Я.
И повязали.
Одинец не сопротивлялся, спросил «За что?», но ответа не услышал. С трудом поднявшись, медленно надел и поплотнее запахнул двухслойный длиннополый армяк, под которым до этого лежал, борясь с трясущим его ознобом и головокружением, безропотно протянул стражникам руки.
