П у ш к и н. Что же составляет достоинство человека, как не мысль? Да будет же она свободна, как должен быть свободен человек.
П л е т н е в. Зачем только сия мистификация — подражание итальянскому. В пиесе весь ты сам.
П у ш к и н. А «чуткая» ценсура? Ты еще в тисках ее не побывал! Никогда русские писатели не были столь притеснены, как нынче!.. А я более всех!.. Уваров негодяй и шарлатан. А его клеврет Дундуков преследует меня своим ценсурным комитетом.
П л е т н е в. Твой ценсор — государь.
П у ш к и н. Им одного согласия государя мало. Да и государь не жалеет красных чернил. Вспомни «Медного всадника». И хотя я совсем на мели, буквально без гроша в кармане, поэму с замечаниями его величества высочайшей ценсуры печатать не стану. Более двух лет тому прошло… Пусть полежит детям моим в наследство. «Независимость и самоуважение одни могут нас возвысить над мелочами жизни и над бурями судьбы…» Это из Вольтера.
П л е т н е в. Человек высшего назначения не ищет ничего, лишь бы ему совершить по убеждению свое призвание.
П у ш к и н. А жить на что? Я совершенно не умею писать для денег. Было время, литература была благородное аристократическое поприще. Ныне это вшивый рынок… Книгопродавцы рады меня притеснять, они хуже нежели мошенники… Мое положение ложно.
П л е т н е в. Есть средство все поправить. Взял бы да и продолжил «Онегина». Покамест твой Евгений жив, жени его.
П у ш к и н.
Ты мне советуешь, Плетнев любезный,
Оставленный роман наш продолжать…
И строгий век, расчета век железный,
Рассказами пустыми угощать…
Поэзия, кажется, для меня иссякла. Я весь в прозе: да еще в какой! Теперь мой кумир Петр Великий.
Из глубины комнат доносится голос Александрины, она поет романс Титова «Талисман»: «Милый друг! От преступленья, От сердечных новых ран, От измены, от забвенья Сохранит мой талисман…»
П л е т н е в. Твои стихи, твоя слава! Муза венчает славу, а слава Музу.
П у ш к и н. Что слава? Яркая заплата на ветхом рубище певца.
П л е т н е в. Жуковский у нас Шиллер, а ты Гёте… Все твоему перу послушно.
П у ш к и н. Гёте понял цель жизни. А для меня… Что жизнь, если она отравлена унынием, пустыми желаниями! И что в ней, когда наслаждения ее истощены?! Судьбой отсчитанные дни… Да и сколько мне осталось этой жизни? Я говорил тебе… имею предсказание умереть на тридцать седьмом году от белого человека…
П л е т н е в. Поверил ты во всякую галиматью гадалки-немки…
П у ш к и н. Я часто думаю об этом… Вот и Байрон, Моцарт, Рафаэль расстались с жизнью в такие же лета.
