Однажды мастер задал ему вопрос при всех. И так был доволен ученик собственным ответом, что, договорив, дерзко поднял указательный палец и сказал: «Ага!»
Класс опешил от такой наглости и затаил дыхание: что же предпримет мастер? А тот просто попросил ученика повторить ответ, ученик с удовольствием так и сделал, а в конце снова добавил этот жест и произнес: «Ага!» И вот тут-то учитель внезапно схватил его за руку, прижал ее к столу, извлек нож и отрубил ученику указательный палец. Ученик завопил от боли и бросился прочь из комнаты, из увечной руки хлестала кровь. Однако учитель успел окликнуть его:
– Вот еще что… – сказал учитель.
– Что? – вскричал ученик.
Учитель улыбнулся, вскинул руку в своем любимом жесте и сказал: «Ага!»
Эту историю я никогда не рассказывал со сцены. С того самого момента, как услышал ее, я старался о ней не думать. Но пока мой самолет заходил на посадку в международном аэропорту Лос-Анджелеса, именно эта байка возникала у меня в мыслях вновь и вновь. Вот каковы, значит, пути Господни. Стоит подумать, будто понял что-то об этой жизни, и… р-раз! А потом, мгновение спустя – «Ага!».
Я пытался выкинуть эту историю из головы и свою злость в придачу: самолет – не лучшее место для обид на Бога. Вымещал свою злость на стюардессах – ох уж эта их самодовольная услужливость, эти их дешевые крендельки, – но все без толку. Я злился на себя. Злился на свою разобщенность с матерью. На то, что заболел сам. На то, что у меня исчез голос.
Подо мной расстилались мили и мили мегаполиса. Рядом с аэропортом я видел огромные парковочные площади, загроможденные десятками тысяч машин, и шоссе, ответвлявшиеся во все стороны, запруженные пятничным транспортом. Сквозь бурый воздух видел бесконечные борозды улиц, кварталы домов, простиравшиеся докуда хватало глаз. Когда самолет приземлился, я сделал то, что и всегда при прилете в Лос-Анджелес, – надолго задержал дыхание.
Думать о том, куда я направляюсь и чем там предстоит заниматься, не хотелось. Вместо этого я заново проиграл в голове вчерашний день. После телефонного звонка – по странной случайности, какие часто окружают смерть, – Илайджа и Микейла прибежали ко мне и сообщили, что нашли на крыльце мертвую птичку.
– Надо ее похоронить, – сказал Илайджа.
Я нашел коробку из-под обуви, и дети отделали ее упаковочной бумагой, чтобы та стала похожа на гробик. Илайджа старательно вывел слово «ПТИЦА» на крышке, а Микейла украсила ее наклейками бабочек. Пока мы хоронили птичку в углу сада, я постарался объяснить, что бабушка Глэдис умирает и что скоро нам предстоят настоящие похороны.
