.
– Они ваши, – сказал фокусник, убираясь со сцены и держа под мышкой столик и разнообразный скарб фокусников, а в другой руке – кролика. Я занял свое место у микрофона, готовый изображать, будто что-то рассказываю. Первую историю я, как обычно, выбрал в привычном ритуале: терпеливо подождал, пока она сама не похлопает меня по плечу. И вот, пожалуйста: пришла байка о царе-оборванце, и я принялся за свою пантомиму.
Поначалу все шло как по маслу. Никто меня не замечал, и минут десять спустя я решил, что все обошлось. Но не тут-то было. Все началось с юноши-мицвы – у него на лице я разглядел растерянность. Он утихомирил какого-то парня рядом с собой. Когда они оба притихли, другие поглядели на них, а следом – на меня. По залу расползлась тишина. Что происходит? Диджей выключил музыку. Люди расселись, и даже взрослые за столиками перестали разговаривать. Через минуту весь зал погрузился в полную тишину, и все взоры обратились на меня.
Я наблюдал за их лицами – сперва на них было любопытство, затем оторопь, – и думал, что фокуснику такой отклик публики пришелся бы по душе. Они подавались вперед и даже повторяли мои жесты, словно пытаясь вытянуть из меня слова. Кое-кто обеспокоенно тер уши, думая, что вдруг оглох, гости со слуховыми аппаратами пытались настроить их так, чтобы услышать хоть что-нибудь. Другие же просто таращились на меня с внимательным любопытством, склонив голову набок. Я ждал, когда же они все снова заговорят, – в конце концов, сколько можно на меня смотреть? Но тишина делалась все громче. Никто даже приборами не звякал. Что-то особенное овладело гостями: они вдруг сделались люто учтивыми. Пытались помочь мне, и я чувствовал волны жалости, накрывавшие меня с головой. Выбора у меня не осталось – лишь попытаться рассказать историю, которую я имитировал. Микрофон усилил мой шепот и сип.
Казалось, я пробыл на сцене несколько часов. И все-таки добрался до конца истории, схватил свою сумку, отвесил поклон в ответ на вежливые аплодисменты, которых не заслужил. Меньше всего мне хотелось застрять тут и попытаться объяснить, почему я не могу разговаривать. Но никто даже и не обмолвился об этом. Мои извинения за неувязку с голосом, произнесенные свистящим шепотом, – все равно что слон в гостиной: незачем и говорить, и так очевидно. Впрочем, когда я отправился забрать свой чек, сгорая от стыда, мать виновника торжества осыпала меня восторгами.
– Какие волшебные истории вы, похоже, рассказывали! Ну, где там мой муж? – она поискала его глазами и, подмигнув, указала на более крупную версию своего сына. – Подождите здесь, у него чековая книжка.
