– А что дальше? – спросил Илайджа.
– Папа, давай дальше! – попросила Микейла.
Магнитофон громко щелкнул кнопкой – батарейки сдохли. А дети все ждали.
– И стали они… поживать… и добра… наживать.
Счастлив я не был нисколько. И с каждым днем все, что оставалось от моего счастья, утекало сквозь пальцы. Наконец, одним дождливым субботним вечером я катился на машине через мост в Окленд – в последней попытке взять быка за рога.
Человек, оставивший сообщение на моем автоответчике, назвал свой электронный адрес, и я согласился выступить на их бар-мицве – за немалые деньги. Сожалеть об этом я начал, как только переехал по мосту. Попытка выступать – абсурднейшая выходка, удавшаяся исключительно благодаря моему неистребимому оптимизму. «В безвыходном положении старайся изо всех сил, – шептал мне внутренний голос, – может, когда выйдешь на сцену, голос вернется». Под проливным дождем я разглядел крыльцо шикарной гостиницы, где на козырьке яркими огнями мигало имя героя торжества. Когда-то я рассказывал замечательные истории на бармицвах – чудесных душевных праздниках, посвященных взрослению мальчиков. На сей раз, похоже, праздник ожидался совсем другой.
Проходя фойе, я заметил ростовую фигуру виновника торжества, вырезанную из картона. Над ней красовалось заявление: «Лучшая бар-мицва в истории!», а вокруг плакаты: «Захватывающе!», «Неотразимо!», «Обалденно!». Тема этой бар-мицвы – кинематограф, если судить по тому, что фигура из картона курила сигару и держала в руках статуэтку Киноакадемии.
Из танцзала в фойе выплескивалось техно, прочие постояльцы, спеша мимо, прикрывали уши руками. Попав в зал, я ослеп от света стробоскопов, многократно отраженного в зеркальных шарах, золотых лентах и золотой же мишуре. В электронном письме говорилось, что облачение предполагается парадное, и я с содроганиями натянул костюм, какой обычно берег для свадеб и похорон: в нем я вечно ощущал себя и неодетым, и чрезмерно расфуфыренным одновременно. Накатила паника.
Пока я стоял как вкопанный при входе, женщина в золотом платье кокотки и в туфлях на шпильках, спотыкаясь, двинулась ко мне, расплескивая на ходу мартини из бокала.
– Мы так рады, что вы приехали! Вы, должно быть… как ваше имя? Нет-нет, не говорите. Иззи? Бен? Джоэл? Вы сказитель. Ваша очередь следом, после фоку-ку-сника.
Я пробрался к сцене. Неподалеку увидел юношу-мицву, тот походил на фигуру из фойе, купался во всеобщем внимании, пуговицы у него на смокинге с трудом вмещали его. Тем временем фокусник на сцене устало смыкал и размыкал металлические кольца. Обычно это самый шумный трюк, но все тонуло в тамошнем грохоте. Я понаблюдал за ним какое-то время, и тут меня осенило. Мысль – и отличная притом. Может быть, говорил я себе, – ну вдруг, – меня никто не заметит. В конце концов, никто не обращал никакого внимания на этого артиста. Я просто буду
