Но конечно, наказание могло не только уменьшаться, но и увеличиваться. Так, однажды к Джафару явился с двойкой мой приятель Серёга Ильяшенко, «Бегемот», как мы его прозвали, молодой человек из той категории, которую в армии с неприязню называют «умники». Зная, что несмотря на любые обьяснения (как-то — наряды, работы, болезнь и т. д.) он свои пять нарядов на службу всё-равно поимеет, Бегемот на стандартный вопрос: «Почему вы получили двойку, товарищ курсант?» — вальяжно ответил: «Есть много, друг Горацио, такого, что и не снилось нашим мудрецам.» С Джафаром случилась истерика — совершенно необычная для него вещь. И отреагировал он нестандартно: «Вы меня называете своим другом?! Какой я вам друг, товарищ курсант?! Семь суток ареста!»
Джафар был настоящим Джафаром и хотел, что-бы каждый его подчинённый стал таким-же точно Джафаром. Большинство так и поступило. Большинство сломалось. А меньшинство потихоньку вычистили. Но никто из мини-джафаров не смог стать другом комдива. У джафаров не бывает друзей.
Срань. Просто срань. И чем дальше — тем хуже. Чем дальше — тем больше я замечал, что обучение будущих боевых офицеров все больше вырождается в «кантики-рантики», в бестолковую муштру, в «уставщину», которая хуже любой дедовщины. Потому что если разговор зайдёт по-грубому, то упрямый себялюбец за себя всегда постоит, лишь бы руки не отсохли и не разучились в кулаки загибаться. А вот если по-уставному, так этот упрямый себялюбец как-раз и есть первый негодяй, потому как прогиба служебного не блюдёт, да ещё и себе на уме. Ну а поскольку в субординационных играх у него на руках одна «малка», а все козыри у начальства, то он, этот негодяй, естественно, в перманентном проигрыше.
Ведь при дедовщине и дух, и дед имеют совершенно равные права. Надо толькь найти в себе смелость потребовать эти права и набраться силы взять их. При «уставщине» всё по-другому. Права есть только у начальства. Подчинённый всегда бесправен.
Именно тогда, в конце первого курса, я начал понимать, какой я дурак набитый. Я ведь почему в училище поступал? Как и большинству семнадцатилетних щеглов, мне мерещились в горячечных снах туманные образы раздутых мышцами молодцов в зелёных беретах, с винтовками Стонера в руках, пробирающихся к одним им ведомым целям во вражеских джунглях; я болел всеми этими кеокушинкаями, гондурасами, «леопардами» и рэмбами, романтической суперменщиной, закованной в пятнистые бронежилеты и исполосованной линиями боевой раскраски; мне ужасно хотелось стать настоящим воякой без страха и упрёка, профессилналом войны. И ещё, этот настоящий вояка должен был быть благородным, галантным, возвышенным и элегантным — патологическая смесь капитана Блада, Казановы, графа де ла Фер и колосса Мемнона…
