Алеха. Упаси господь, я читаю только маршала Василевского… и то говорят, что маршал ошибался, что надо было идти не с востока на запад, а с запада на восток…
Прохоров(пробуя еще хоть чуть-чуть развеселить Гуревича перед пыткою). Современное диссидентство, в лице Алехи, упускает из виду то, что надо выдирать с корнем, во-первых, — а уж потом выдерется с тем же поганым корнем и все остальное, — надо менять наши улицы и площадя: ну, посудите сами, у них — Мост Любовных Вздохов, Переулок Святой Женевьевы, Бульвар Неясного Томления и все такое… А у нас? Ну перечислите улицы своей округи — душа начинает чахнуть. Для начала надо так: Столичная — посередке, конечно. Параллельно — Юбилейная, в бюстиках и тополях. Все пересекает и все затмевает Московская Особая. В испуге от ее красот, от нее во все стороны разбегаются: Перцовая, Имбирная, Стрелецкая, Донская Степная, Старорусская, Полынная. Их, конечно, соединяют переулки: Десертные, Сухие, Полусухие, Сладкие, Полусладкие. И какие через все это переброшены мосты: Белый Крепкий, Розовый Крепленый — какая разница? А у их подножия отели «Бенедектин», «Шартрез» высятся вдоль набережной, а под ними гуляют кавалеры и дамы, кавалеры будут смотреть на дам и на облака, а дамы — на облака и на кавалеров. И все вместе будут пускать пыль в глаза народам Европы. А в это время народы Европы, отряхнув пыль…
Снова распахиваются двери палаты. Появляется старший врач больницы. За ним — Боренька со шприцем в руках. Шприц никого не удивляет — все рассматривают диковинный чемодан в руках врача.
Боренька. Вон туда.
Показывает в сторону Хохули.
Доктор непроницаем. Хохуля тоже. Раскладывая свой ящик с электрошнурами, доктор брезгливо рассматривает пациента. Пациент Хохуля вообще не смотрит на доктора, у него своих мыслей довольно.
Боренька(приближаясь к постели Гуревича). Ну-с… Прохоров, переверните больного, оголите ему ягодицу.
Гуревич. Я… сам.
Со стоном переворачивается на живот.
Алеха и Прохоров ему помогают. Медбрат Боренька без всякого злорадства, но и не без демонстрации всесилия стоит с вертикально поднятым шприцем, чуть-чуть им попрыскивая. Потом наклоняется и всаживает укол.
Боренька. Накройте его.
Прохоров. Ему бы надо второе одеяло, температура подскочит за ночь выше сорока, я ведь знаю…
Боренька. Никаких одеял. Не положено. А если будет слишком жарко — пусть гуляет, дышит… Если сумеет шевельнуть хоть одной левой… Гуревич! Если ты вечером не загнешься от сульфазина — прошу пожаловать ко мне на ужин. Вернее, на маевку. Слабость твоя, Наталья Алексеевна, сама будет стол сервировать… Ну, как?
