Рыбаки уходят в море… Исландская новелла | страница 7
Но ночь творит чудеса, исцеляет раны и сглаживает обиды. Если бы не ночь, в мире наверняка было бы вдвое больше самоубийц, и я оказался бы в их числе. Утром человек возрождается, воскресает из мертвых. Небо ясное и голубое, и, вдыхая прохладный утренний воздух, человек ощущает приток новых жизненных сил.
Конечно, уже на следующий день я, как мог, развлекал Дудду и ее подругу Аусту. И когда я обнял за плечи Аусту, а это мог сделать каждый, я обнял и Дудду — вот так мы и ходили, обнявшись. Но сам понимаешь, все мои чувства были сосредоточены лишь в одной руке. Тела, которое было с другой стороны, я не ощущал вовсе, хотя это тоже было девичье тело. Когда вечером мы поднимались на холм, где жила Дудда, Ауста обронила на дороге цепочку от часов. Она уверяла, что цепочка золотая, а я утверждал, что из меди. Ауста страшно рассердилась и оттолкнула меня.
Я взял обеих девушек под руки, опустился на обочину дороги и потянул их за собой, говоря, что лучше всего дождаться рассвета. Они стали вырываться. Ты ведь знаешь, каково бороться с женщинами. Сплошной визг и шелест юбок. Прямо как сражение с ветряными мельницами. И вместе с тем — что может быть притягательнее! Увертывания и прикосновения-неприкосновения. Словно противоположно заряженные пластинки дверного колокольчика — соедини их, и раздастся звонок.
Только в раю Адам пробыл недолго. В свете лупы мы увидели широкоплечего мужчину, направлявшегося в нашу сторону. Вначале я не придал этому значения. Какое мне дело до полуночников, пусть себе бродят, где хотят. Но мои девушки отнеслись к его появлению не столь безразлично. Не успел я оглянуться, как Дудду точно ветром сдуло, она уже спешила навстречу незнакомцу. Они остановились поодаль и о чем-то разговаривали. Недоумевая, я переводил глаза с моего сокровища на Аусту. Ты же знаешь, как может растеряться человек, застигнутый врасплох, ну, скажем, известием о том, что земля перестала вращаться. Ауста наклонилась к моему уху и прошептала:
— Уже десять часов. Он пришел за ней.
— Он? Кто это он? — взвился я, точно рассерженный кот.
— Конечно, папаша ее, кто же еще. — Ауста как будто даже обиделась на меня за то, что я этого не знаю. У меня и отлегло н не отлегло от сердца, потому что они явно собирались уходить. Дудда сдавленным голосом произнесла: «Спокойной ночи», и они шагнули в ночь, оба плотно сбитые, статные. Цепочка, по всей вероятности, нашлась, во всяком случае, Ауста могла шарить по земле, сколько ей вздумается, желания тормошить ее у меня теперь было не больше, чем у дохлого тюленя.