Почти всех охватила особенная экзальтация.
Трое или четверо недовольных общим решением, но подчинившихся ему, собрались в углу и обменивались недовольными фразами, но эта небольшая кучка пропадала в общей радостной массе.
Среди недовольных был и старик, обвинитель Дикгофа.
Все чувствовали себя хозяевами страны Свободы, завоеванной Дикгофом. Эта была земля для многих, даже для множества, была по-прежнему недостижима, она была пустыней, которую только на миг оживило присутствие человека, но, тем не менее, эта была первая страна, безраздельно, без спора и борьбы, действительно принадлежащая анархистам.
— Они готовы выбрать Дикгофа императором Северного полюса, — брюзжал старик. — Я, как старый анархист, не желаю допускать такого усиления его авторитета! Он должен быть таким же, как и все! Коммуна должна заставить его подчиняться себе.
Эти слова были брюзжанием ограниченности, завистью перед гением другого, но его не слушала даже Горянская.
Дикгофу жали руки, его поздравляли, и он так же спокойно принимал эти поздравления, как и недавние обвинения.
С трудом, наконец, воцарилась тишина.
Тогда заговорил Дикгоф:
— Товарищи! — сказал он. — «Анархия» с завтрашнего дня начнет действовать усиленнее, чем прежде. Но мы должны подвергнуть нашему мщению тех лиц, которые были виновны в этом погроме. В коммуне есть уже о них точные сведения: это Синицын и граф Дюлер.
— Я думаю, этим господам уж не удастся оправдаться, — бросил из своего угла старик.
На него зашикали, и он смолк.
— Смерть! — раздался чей-то голос. Он прозвучал как- то робко и неуверенно.
Но его тотчас же покрыли общие крики:
— Смерть! Смерть!
Около Дикгофа появилась Горянская. Ее лицо опять пылало.
— Преступление этих господ — преступление против всего человечества, против мировой свободы! Я предлагаю себя в исполнительницы! Я брошу бомбу!
— Нет, нет! Бросим жребий! — раздались голоса.
— Я тоже стою за то, чтобы бросить жребий, — сказал Дикгоф. — Это правильнее. Все мы готовы пожертвовать собой для общего блага, и в данном случае уступка Горянской будет привилегией. Кроме того, необходимы два человека, так как преступников двое, а для исполнителя нашего приговора слишком мало шансов остаться в целости.
— Прекрасно, бросим жребий! — согласились те, кто стоял ближе к Дикгофу.
Аня стояла помертвевшая. Нервное оживление схлынуло с нее. Здесь говорили об ее отце, как о преступнике, ему произнесли смертный приговор, и она сама не могла оправдать его; но то, что она сама должна была принять участие в жеребьевке, решающей участь и ее и отца, — это наполняло ее содроганием.
