Впечатление от этой полуфантастической истории получилось тяжелое, даже несколько жуткое. Приоткрылась завеса, до того скрывавшая от нас мир сыска. В нескольких случаях, по нескольким поводам нам удалось заглянуть за эту завесу, — и мы были поражены той огромной осведомленностью, которую имел о нас наш враг. Мы точно разводили наши конспирации под стеклянным колпаком. Или еще лучше, казалось, что мы все сидим на гигантской полицейской ладони, под внимательным взором нашего врага, — и все-таки ладонь почему-то не сжимается, враг почему-то предоставляет нам заниматься самыми рискованными для него делами. Мало мы тогда думали о провокации.
Саратовская история имела свое продолжение уже во время дней свободы. Опять начались встречи охранника с тем же товарищем, к которому он приходил со своим предупреждением относительно Брешковской. Во время одного из этих свиданий охранник рассказывал, что среди лиц, собиравшихся в августе месяце у Ракитниковых, был очень важный шпион. Он не мог припомнить его фамилию но его легко будет узнать по таким признакам: он останавливался в гостинице на Московской улице и заходил в день отъезда старушки в квартиру г. X., где виделся с Р. Эти признаки сходились на Азефе, так как из всех лиц, принимавших участие в совещании, один он останавливался в указанной гостинице.
Бурцев только в общих чертах узнал о всех перипетиях саратовской истории, но что он узнал, было вполне достаточно для подтверждения его догадки о предательстве Азефа.
К несчастью, он в это время лишился помощи Бакая. Полиция не замедлила узнать о новой роли своего бывшего чиновника. Его сношения с Бурцевым, было не трудно установить. За ним стали следить день и ночь, и когда Бакай, наконец, заметил за собою слежку и решил, по совету Бурцева, бежать, — было уже слишком поздно. В ту минуту, когда он собирался сесть на поезд на Финляндском вокзале, он обратил внимание на странное, непонятное для него оживление вокруг и… отложил поездку. Бывший помощник начальника варшавской охранки не допускает все же возможности, чтоб решились его арестовать. Однако через несколько дней после описанной сцены, 31 марта 1907 г., на рассвете жандармы явились на его квартиру, описали все находившиеся там бумаги и рукописи, в которых разоблачались жестокости и зверства варшавской охранки, и объявили Бакаю, что он арестован.
По правде сказать, власти сами очень затруднялись, как им в дальнейшем поступить с этим политическим преступником столь странной породы. Они не решались предавать его открыто суду из боязни сенсационных разоблачений с его стороны, но все же намеревались раз навсегда избавиться от него. После восьмимесячного заключения в Петропавловской крепости Бакай был административным путем выслан на три года в самый отдаленный уголок северной Сибири, в Обдорский край, населенный одними самоедами и остяками и, кажется, очень плохо известный даже ученым географам, этнологам и проч.
