– Скажи мне! Скажи по-хорошему!
– Да ты чегой-то? Угрожаешь мне, что ли?
Словно подтверждая его мрачную догадку, Василиса взлетела со стула и бросилась запирать дверь кабинета изнутри.
– Чур тебя! – замахал руками директор, глубже вжимаясь в кресло и хватая со стола в целях самообороны массивное, подаренное ему за какие-то заслуги перед обществом пресс-папье.
Василиса же неумолимо надвигалась с сомнамбулическим выражением лица.
– Скажи мне, где он, – шепнула она прямо директору в лицо, чуть не обжигая кожу своим горячим дыханием.
– Да не могу, ненормальная! Нельзя. По циркуляру не положено.
– Скажи. Что угодно для тебя сделаю.
И, как безумная, она принялась лобызать его в крупный нос, в лысину, в подбородок, по которому лишь двадцать минут назад стекали струйки жирного супа, которые он всасывал обратно и не подозревал, что ждет его вскоре после завтрака.
– Отпусти, – взмолился он, теряя самообладание и ответно впиваясь губами в Василисин сочный рот.
– Не пущу. Умучаю. Залюблю. Только скажи. Скажешь, что ли?
– Ска-жу, – прошелестел директор по слогам, не в силах удерживать дыхание.
А она уже расстегивала ему штаны и взлетала над ним. Как по волшебству, как на троне из благоговейно сгустившегося воздуха.
– Только уж не обмани, скажи, голубчик, – ворковала она.
– Не обману.
– Дай, дай адрес сейчас, напиши вот на бумажке.
– Да вот он, – еле дотягиваясь до ящика, стонал директор. – Вот дело. Все оформлено честь по чести.
– Давай сюда!
И вот уже Василиса вырывает у него из рук тонкую папку и засовывает под мышку, прямо под халат. И грудь ее вываливается наружу. И директор присасывается к ней, как младенец, жаждущий молока и жизни.
– Люблю тебя! – кричит он.
А Василиса спешит покончить с этим делом и убежать. Оправиться, умыться и броситься вдогонку за своим сокровищем.
– Присмотри пока за детьми, – кричит она совсем уже растерявшейся ночной дежурной. – Я тебе из своих доплачу.
А наверху, в кабинете еще стоит туман, сотканный из ее дыхания и волшебного ее аромата.
«До приступа ж, почти до сердечного приступа довела ненасытная баба, – приходит в себя директор, разминая жирную грудь. – Однако ж сладко. Хорошо-то как!»
И только потом на смену последним хлопьям недавнего удовольствия приходят здравый рассудок и страх.
«Это что ж я натворил? За это меня по головке-то не погладят!»
И директор ходит по кабинету, как зверь по разоренному логову.
«Что делать? Что делать?» – вопрошает он постылое пространство.
