И пошло-поехало.
— Не стыдно тебе, Саша? — спрашивала женщина у смеющегося мальчика. — Люди с ног сбились, а ведь у них нервы не стальные. Как можно бросить все и исчезнуть на весь день? Чему радуешься? Голодный, конечно? Пошли в кафе, пока открыто. Нет, правда, сколько можно воспитателям нервы мотать? Никто, кроме тебя, не доставляет нам столько хлопот. Ты приключения ищешь или балуешься, а мы уже всю милицию на ноги поставили и на колеса. Можешь догадаться, не маленький, что у милиции и без тебя дел невпроворот. Ну, скажи на милость, зачем убежал? Мало тебе развлечений, зрелищ или товарищи скучные? Или у тебя цель такая — не давать нам дремать, жизнь коллектива взвинчивать? К услугам книги, кино, игры, автоматы аттракционные, хор детский, оркестры, какие только пожелаешь, и мы ли тебя не любим, не лелеем. Молчишь? Сказать нечего? А смешного тут мало! Все ребята как ребята, только ты… Ведь сейчас в летних лагерях сплошная благодать. И купание в реке до синевы, и лес с военными играми. К нам шефы из батальона разведчиков приезжали, операцию «Желудь» вместе проводили. Чего ты опять смеешься?
Пошло-поехало на разных интонациях, но одинаково тоскливо было слушать Филину, который пристроился в кильватер воспитательной работы группы захвата. «Почему бы разок и не сбежать?» — думал Петр Иванович и с удовольствием вспоминал послевоенное детство — черные горячие паровозы в белых шипящих парах, красные водонапорные башни полустанков с очередями у прохладной струи, езду на покатых крышах теплушек километров так за тысячу от родного дома, бега от милиционеров — шашка на колесиках, как хвост ящерицы, и кондукторов по скользким от мазута станционным путям, и покаянное возвращение, которое сулило окрестную славу, по крайней мере, на полмесяца, нотаций долгих тогда не практиковали отцы, восстанавливающие сутками народное хозяйство, — было, в зависимости от темперамента родителя, потрясание кожаным ремнем, изредка элементарная порка под углом к полу. А от того, что Филин слышал от женщины, приходило такое ощущение, что будто бы на этой самой дистанции рукоположили его в дураки, потому и смекнул, что если бы он так с детьми разговаривал — на другое и времени не достало бы, только зудеть и на путь истинный наставлять.
Петр Иванович обежал процессию и, заглядывая в лицо женщине, представился:
— Простите, что останавливаю. Я — Филин…
— Быть такого не может! — перебила женщина и с любопытством посетителя зоопарка взглянула на Петра Ивановича. — Что — из леса выбраковали?
