— Эй, ягодка, — послышался насмешливый голос Альда. Его лица я не видела, так как предавалась прокрастинации, ковыряя сгнивший угол.
— Я не ягодка, — ответила машинально. Спорить уже не было сил, дело к вечеру шло, и мы вновь весь день провели с тряпками.
— Хорошо, моя большая половозрелая ягода. Устала?
— Какой глупый вопрос… Я рук не чувствую, драю этот пол, а эта липкая фигня все не исчезает…
— Ладно-ладно, не ной, ты уже почти закончила. Челка-то нормально?
Я собрала последние силы в кулак, чтобы повернуться и злобно посмотреть на напарника. Тот, хотя и пытался сделать серьезный вид, прыснул со смеху. Эта шутка теперь долго из его уст будет слетать, а дело просто в том, что я, вставая каждый раз с коленок, машинально расправляла челку на лбу. У самого патлы на глаза лезут, не ему говорить!
— Ах вы, черти! — послышался голос комендантши из столовой, и я с новым приливом сил начала орудовать ножом. Даже Торвальд и тот спохватился за тряпку. — Я вам что говорила про эти кастрюли? А вы что? Вы такие тупые, что, когда родители нашли вас в капусте, они решили воспитать кочан! Знаете, кто вы? Вы…
Мысленно посочувствовав Эспену и Шону, я посмотрела в окно. Там сияли испуганные глаза Центриона. Увидеть такое ночью — получить нервный срыв. Хотя, учитывая собравшийся тут контингент, я получу его быстрее, чем предполагалось. Комендантша оказалась матершинницей и отчаявшейся одинокой женщиной, что еще по совместительству преподавала зельеварение. Вечерами, правда, она запиралась в своей комнате и читала любовные романы, наматывая на кулак сопли. А потом шла бить нас. Еще она собирала пробки от пива, но с какой целью, никому не говорила. Мы решили найти ей мужика по возможности, чтобы избавиться от авторитарного режима, но пока успех операции представлялся невозможным, и нам лишь оставалось покорно собирать крышки от пива и искать новые романы. Очередная привычка нашей главы выяснилась буквально сегодня: она любила надолго запираться в туалете. Не сказала бы, что это плохо, однако, сейчас чистый и действующий туалет был только один, а потому подобное поведение пагубно сказывалось на настроении всех жильцов. Оборотень по имени Эспен оказался дурачком. Разговором об учебе его легко было загнать в тупик. Он был из того теста, где рвут рубашку за братву и где считают, что любви достойна только мать. Он очень громко храпел, из-за чего прошлой ночью я впервые задумалась об удушении подушкой, а ещё странно шутил. Не представляю, как он будет здесь учиться, но его физические показатели намного выше, чем у нас троих. Но нам не жаловаться: к своим он добр и даже заботлив, однако, его проблема в том, что он не понимает, что он дурачок, и, как сказала Линна: «Если он принесет подарок, значит, он, скорее всего, у кого-то его спер».
