Рискнув посмотреть, я заметила третьего, более молодого полицейского, который вел протокол. Он поднял взгляд, и я сумела заметить сочувствие в его глазах. Искра надежды мелькнула и пропала — кто он такой? Вряд ли парень сумеет помочь!
— Итак, Елизавета Алексеевна, расскажите свою версию того, что произошло позапрошлой ночью на съемочной площадке фильма «Обрученные на рассвете?» — подавшись ко мне через стол, вполне вежливо попросил первый, и я, не зная, что сказать, тихо спросила:
— С самого начала?
— Конечно! — второй снова подскочил ко мне, обдавая запахом пота и дешевого табака.
Отвернувшись, чтобы не видеть его перекошенного от ярости лица, я заговорила, тщательно подбирая слова, придерживаясь той версии, что мы с Надюшей придумали для Андрея.
— Мы встретили Эвелину второго июля в торговом центре, куда зашли за покупками… — старалась, чтобы голос звучал уверенно, усиленно делала вид, что вспоминаю события. А вот плакала по-настоящему, рассказывая, как спасалась от насильника. Роль негодяя досталась кому-то из съемочной группы, придумала наугад, выбрав среднестатистического молодого человека.
— То есть вы утверждаете, что вас пытались изнасиловать? — скептически усмехнувшись, поинтересовался первый.
— Так и было!
— О, слышь, Толян, у нашей Лизки голос прорезался! — второй навис надо мной, и меня опять затошнило.
Отвечать ничего не стала, опустила взор, рассматривая рисунок на истертом паркете. Тот полицейский, что избрал для себя роль «плохого», резко схватил меня за волосы и дернул. Показалось, что с меня снимают скальп. Я думала, что уже испытывала адскую боль? Как же жестоко ошибалась! Вот она, самая настоящая, жуткая, все усиливающаяся боль! Глаза застилала кровавая пелена, и даже когда мужчина отпустил, боль не ушла, и мне хотелось кричать.
Рыдая громко, в голос, я никак не могла остановиться, пока не получила очередную оплеуху.
— Угомонись, истеричка! — приказал «плохиш», а тот, что притворялся хорошим, великодушно протянул бумажный носовой платок. Явно издевался!
Я перестала рыдать, только мелко дрожала и всхлипывала. Платок мне кинули на колени, а затем предложили:
— А теперь, девочка, не упрямься. Видишь ли, у моего напарника нервы ни к черту. Хочешь, он выйдет?
Я тупо взирала на полицейского, пытаясь осознать, чего от меня требуется.
В ушах звенело, боль не отступала, и мне хотелось лишь одного, чтобы меня оставили в покое, пусть даже запрут в камере с зелеными, нагоняющими тоску стенами.
