Микаш взял за руку разволновавшуюся до красноты мать.
— Я никуда отсюда не уйду. Уходите вы! — сказал он, без страха глядя в белые глаза горевестницы.
Старуха схватила его за подбородок, как сестру до этого, и вглядывалась слепыми глазами, будто саму душу пронзала.
— Ишь, какой своевольный! Как зов предназначения услышишь, так сам побежишь. И ещё маяться будешь. А не услышать не сможешь — это твоя суть. Слышишь и ты, глупая? — горевестница повернулась к матери. Голос её сделался зловеще-таинственным, похожим на шум бури за окном: — Он должен учиться, учиться у самого короля Сумеречников. Он станет первым среди них. Его поведёт Северная звезда, та, что сияет на конце стрелы Небесного Охотника. Но как только звезда погаснет, станет он демоном лютым, самым страшным из всех. И загорится степь под его ногами, и прольются небеса людской кровью, и проложит он путь по мёртвой плоти к Небесному Престолу, и возведёт на него дух неправедный.
Агнежка закричала долго и пронзительно, как птица. Мать кусала губы, исходившая от неё завеса страха загустела до вязкой болотной жижи. Мысли её скакали тревожной чехардой.
— Забирайте, — тихо произнесла она и понурила голову, пряча от него глаза.
— Мама! — вздрогнул Микаш. — Нет-нет, я не стану таким. Клянусь, я буду хорошим. Я буду слушаться во всём и всегда, я буду работать больше, я…
— Не сопротивляйся, мальчик, ведь ты и сам знаешь про демона внутри. Ты и сейчас его чувствуешь, — усмехнулась горевестница.
Микаш называл его зверем. Иногда он скрёбся об рёбра когтями, и тогда хотелось схватить топор и разнести все вокруг. Только чтобы поняли, что сестрица не плохая, а другая. Что мама не засохший цветок, а сильная, достойная уважения женщина. Что он не злой и никогда не хотел быть злым…
— Уходи, — со смертельным спокойствием сказала мать. — Ты мне больше не сын.
Горевестница протянула костлявую ладонь.
«Забудьте! Забудьте об этом!» — взмолился Микаш про себя с отчаяньем настолько сильным, что голову схватил спазм, а из ноздрей ручьем хлынула кровь.
Они забыли. Агнежка замерла и склонила подбородок на грудь. Горевестница прикрыла свои жуткие глаза. Пелена страха вокруг матери растворилась, и теперь она смотрела с добродушной, мягкой улыбкой.
— Уходите вы! — громко велел Микаш белоглазой старухе, вытирая рукавом кровь. — И не возвращайтесь никогда!
Она поковыляла к двери и, не оглядываясь, вышла в бурю.
Мать мотнула головой, прогоняя дурман.
— Ты закончил? — она собрала миски и, сполоснув в ведре, налила ещё супа. — Теперь ешь сам.
