— Пожалуйста!..
Офицер вышел из-за стола, мягкой, неслышной, крадущейся походкой прошелся по кабинету, остановился перед Петраковым. Посмотрел ему в глаза так, что у Петракова внутри похолодело, спросил тихо, почти шепотом, но внятно, старательно разделяя слова:
— Присягу царю и отечеству принимал?
— Так точно!
— Значит, известна тебе кара за нарушение? Так вот запомни: если из того, что я скажу, хоть единое слово кому передашь или не исполнишь того, что сейчас прикажу, — поплатишься строго. Понял?
— Так точно, понял, ваше благородие.
— А теперь слушай. Кедрачев Ефим — твой солдат?
— Так точно, мой.
— В увольнение часто просится?
— Бывает… Он здешний. У него сестра в городе.
— А еще куда ходит, не замечал?
— Вроде больше никуда. Да кто его знает…
— Вот что. Отпускай Кедрачева в город почаще. Понял?
— Так точно!
— Тогда иди. Да запомни — никому ни слова!
Петраков с того дня так и поступал, как ему велел неизвестный офицер. Но не мог понять, зачем нужно, чтобы Кедрачева чаще отпускали. Не знал этого и сам полковник Филаретов. Он знал одно — что доселе незнакомый ему офицер, явившийся так внезапно, вовсе не капитан, как подумал Петраков, глянув на его погоны, а ротмистр из жандармского. Представившись Филаретову, ротмистр спросил: известно ли ему, что в лагере имеют хождение противоправительственные листовки? Филаретов растерялся: как отвечать? Сказать, что неизвестно? Попадешь в укрыватели злоумышленников. Сказать, что известно? Опять же попадешь в укрыватели: почему сам не сообщил. Но чистосердечное раскаяние смягчает вину… «Известно! Каюсь, господин ротмистр, не придал значения! — решился Филаретов. — Посчитал — случайно эти прокламации оказались». Ротмистр с иронией повторил: «Случайно? Для вас — может быть. Но не для тех, кто их в лагерь подбросил. И очень прискорбно, господин полковник, что о них нам стало известно не от вас». — «А от кого же?» Ротмистр сделал вид, что не слышал вопроса, а спросить вновь Филаретов не решился.
Филаретов так и не узнал, что все началось с обер-лейтенанта Варшаньи. Нет, Варшаньи ничего не сообщал в жандармское. Но когда он узнал, что среди пленных ходят листовки на русском языке, внушающие неуважение к царствующим домам, он начал шумно возмущаться и заявил, что если ему в руки попадет такая листовка, то он немедленно передаст ее командованию лагеря для нахождения виновных. Шум, поднятый Варшаньи, был так силен, что распространился за пределы лагеря и достиг жандармского. Там резонно решили, что листовки мог принести в лагерь скорее всего кто-нибудь из солдат караульной роты. Кто именно? Чтобы установить это, к полковнику Филаретову и явился жандармский ротмистр. Так среди взятых на заметку оказался и Кедрачев.
