Есть основание думать, что эта вековая новгородская окраина представляла для шведов мало удобств; владение ею, правда, отрезывало Русь от моря, но обходилось шведам дорого; «неродивая» земля требовала подвоза хлеба и фуража, в которых в то время у самих шведов не было избытка. Трудности продовольственного характера были в том краю так велики, что шведы в пору наибольшего своего торжества над Русью при Густаве Адольфе легко отдали Москве новгородские земли по Столбовскому договору 1617 года, главным образом потому, что не имели сил организовать их питание. Тем более чувствовались эти трудности в конце XVI столетия, когда голодала сама Швеция. Возвращая себе стародавние русские города на финском побережье, Москва вы говорила себе некоторую свободу сообщений через шведские земли с Европою — для купцов, идущих с товарами на царское имя, для врачей и техников, едущих к царю, для царских послов.
Но торговля в Нарве осталась исключительно в шведских руках. Москва была довольна «вечным миром» 1593 года потому, что сделала земельные приобретения — знак победы и военного торжества. Зависимость русского торга на Балтийском побережье от шведов не беспокоила Москвы, ибо торг на Белом море, в Архангельском городе, обеспечивал для нее свободу коммерческих сношений с Западом. От шведского контроля терпела более немецкая Ганза, чем Москва. Но и шведы были очень довольны «вечным миром», «все ликовали, прекратилась 37 лет продолжавшаяся борьба, — говорит Г. В. Форстен. — В церквах служили благодарственные молебны, пели Тебе Бога хвалим… все друг друга поздравляли с счастливым днем». Королевские послы, возвращавшиеся из Тявзина, были встречены в Ревеле с чрезвычайным торжеством. «Pro hoc sunimo beneficio Deo optimo maximo sit laus et gloria!» — восклицал современник-швед.
В отношениях Москвы к Литве и Швеции личное участие Бориса вовсе незаметно; оно может быть ценимо лишь по связи с общей оценкой целесообразности и дальновидности московской политики. В сущности, то же следует сказать и о сношениях с «цесарским» двором (так называли в Москве императорский двор Габсбургов). Из документов, сюда относящихся, возможно извлечь две-три мелкие черты, характеризующие личное поведение Бориса в отношении «цесаря» и его послов, но и эти черты допускают различные толкования. Дипломатические сношения Москвы и Вены в конце XVI века вообще неопределенны и сложны; предметы сношений многообразны; мотивы и цели не всегда ясны.
