Раздается выстрел, следом истошный крик Гуни. Юноша случайно нажал на курок, ранен, судорожно сжимает плечо, сквозь пальцы, пульсируя, струится кровь.
Тепа роняет биту, подхватывает оседающего товарища, кричит профессору, – Что делать?! Как ему помочь?!
Диттер сам немного растерян, – Да, беда. Этак он у вас кровью истечет. Констатирует, – Судя по всему, ваш товарищ ранил себя. Судя по всему, у него за пазухой было какое-то огнестрельное оружие.
– Да, да, что делать?! Он теряет сознание!
– А я вот о чем подумал сейчас. Насколько внятными и неотвратимыми бывают предупреждения, посылаемые нам свыше! Можно ли соотнести наши прегрешения, ошибки с этими грозовыми знаками судьбы? Просто смешно, не к месту, но, согласитесь, просто смешно – только что говорили о грозе, и вот – пожалуйста.
Гуня слабеющим голосом, – Я умираю.
Профессор задумчиво, – Чеховская фраза. Только в отличие от вас Антон Павлович произнес это по-немецки. Хотя, заметьте, немцем не был.
И уже обращаясь к Тепе, – А вот скажите, при других условиях, в другое время мог бы ваш товарищ родиться Чеховым?
Сам же себе и отвечает, – Нет, полагаю, исключено. Все же они очень разные – ваш товарищ и Антон Павлович.
21. Алеша. Введенский
на снимке все как было встарь
тугая улица и мед
идут Алеша часослов журавль
идет Введенский пешеход
всегда идут и навсегда
еще катится голова
капусты из-под или над
катится исподволь и вот
Алеша часослов журавль
и вот Введенский пешеход
идут не ослабляя шаг
слепые в общем навсегда
им грузчик грузовик топор
какая разница судьба
всегда приветит и убьет
не важно сердце голова
капусты или пешеход
Алеша часослов журавль
уже заказан переплет
оконный крест оконный кот
идет Введенский пешеход
за ним катится голова
за ним журавль и пешеход
тугая улица и мед
голодный в общем навсегда
всегда дрова всегда омёт
вмерзают високосный год
всегда без кожи навсегда
подслеповатые дома
слепые в общем навсегда
туда война сюда война
идут не ослабляя шаг
Алеша часослов журавль
еще Введенский пешеход
22. Сонная терраса. Салют
Семен Семенович и Арктур возвращаются от Стравинского в сопровождении бродяг-вольнодумцев Игоря и Петрова. Горчичный гул четвержан постепенно тает, уступая место серебристому хрусту снега. Тесный еловый дым остался позади, зимний воздух с каждым шагом становится всё прозрачнее.
Какое-то время шествуют молча. Детская тоска по отшумевшему празднику витает редкими восторженными снежинками, вспыхивающими на мгновение и тут же исчезающими в томном бархате вечера.
