Космос, как вы понимаете – иносказание.
Собственно, путешествие на помойку – единственное путешествие, которое я теперь позволяю своему физическому телу. Хотелось бы, конечно, как в юности, посещать хотя бы иногда анатомический театр, но там – коллеги, так что такие визиты – всегда встречи, беседы. А свое отношение к разного рода беседам я живописал. Специфика профессии, годы, да и нервишки шалят. Ужасный возраст, когда всех знаешь, и тебя все знают в большей или меньшей степени.
А с Климкиным спокойно хорошо. Он молчит, и я молчу. Иногда, правда, говорим подолгу, но, преимущественно молча.
В сущности, большой ребенок этот Климкин. Отсюда пытливость ума, новые знания, готовность к полету, беспричинному смеху, неприятие упадка, разночтений и прочие чудеса. Всякое такое полезно и продлевает жизнь. С рюкзаком не расстается. Черт его знает, что там у него в рюкзаке? Загадка. Будоражит.
Тоже полезно иногда. Продлевает жизнь.
Вот, хочется пожить еще. Зачем? – вопрос не ко мне.
Погулял немного – и в укрытие, ибо…
Мы боле не в силах удерживать нити несуществующих событий.
24. Костер. Зияние
Костер. Спирт. Черный хлеб.
Конь бубнит на ухо Веснухину, – Чувствительно прошу вас, пригубливайте, стаканами не пейте, Семен Семенович. Они к такому напитку привычные, у них здоровье, семьи нет, а у вас головокружения. Помрете, не ровен час, что со мной будет?
Полковник отмахивается, – Нельзя меня в такую минуту трогать, Арктур. Разве не знаешь? У меня теперь кураж, я в такую минуту слеп и опасен. Побереги себя, меня побереги. Не видишь разве, какой разговор? Я такого разговора всю жизнь ждал!
– Что Полина Ивановна скажет?
– Убью.
Конь умолкает, садится в точности как человек. Никогда не доводилось мне видеть, чтобы кони так садились. Сел, копыта сложил, безучастно наблюдает за гримасами огня.
Петров витийствует, – Что не говори, крепко привязаны мы к своим яблоням и грушам. Хвостами да помочами. Иные к ножке стула или решетке на окне. И оторваться нет никакой возможности, ибо хвосты и помочи эти – продолжение нас самих. Без помочей нас нет. Как бы мы не храбрились, как бы ни хвастались, к смерти совершенно не готовы. Ни я, ни юный мой товарищ Игорь.
Игорь слегка захмелел, перечит, – Я совершенно готов ко всему.
Веснухин, уже крепко во хмелю, сочувствует, – Молодость, бравада. Скольких таких вот храбрецов приходилось вести, погружать, вытаскивать. Памятуя, отрочество миг, но Отечество всегда. Памятуя, Отечество – отец. Петрову, – Да, трагически юн товарищ твой, Лель. Он не Игорь – он Лель. Белокурый Лель.
