Кэрри-Кэрри, не смотри на меня так. Кэрри-Кэрри, я ведь и сам не знаю, где он.
Лоусон сделал все быстро. Подошел к плите, убавил огонь, сел в машину и смылся. Закончил дела и исчез. Всем нужен отдых, даже твоему брату, поверь. Особенно Коннору сейчас он нужен. Наигрался, набегался. Превратил салочки в игру на выживание и устал. Поверь мне, он вырос. Я сам это видел. Никакое он не яблоко, не теперь. Не фрукт и не овощ, ничья аллергия. Не деталь моего сна, большого фруктового сада. Только дело, мое и твое.
Так я подумал.
Даже смешно.
Я кручу головой, пытаюсь услышать хоть что-нибудь, но щекой упираюсь в чужие ребра. Там внутри — тихо-тихо. Как в пустой комнате. Или коробке.
Он всю жизнь жил по правилам, гонялся за ветром и сам не заметил, как стал им.
Его лицо перед моими глазами вдруг растворяется. Я поворачиваюсь и тянусь выше, оказываюсь прямо у его подбородка и заполняю пробел — как стакан молока, когда твердой рукой наливаешь его. Как тысячи чашек. Сотни шкафов. Я смотрю, чтобы помнить. Толкаю его, зову коннор, коннор.
Отзывается только Нэнси — наконец, отползает в сторону. Я сжимаю его руку, бью в грудь, касаюсь щеки, ложусь совсем близко. Давай, давай, давай, давай.
Докопайся до правды. О том, что мы долго ищем. Что детей в этом мире реальней вообще не иметь, чем в какой-то момент облажаться. С любым. Что слишком много опасностей и условий. Что в этом же самом мире тебя самого не ждут. Как и в следующем — что бы там ни было. Что ад пуст, как и небо — никто не способен понять.
А мне бы хотелось.
Ведь все облака сгорели. И ты на пути к седьмому — тоже.
Существует ли оно вообще? Это счастье?
Я долго смотрю на Коннора, пытаюсь стереть из памяти всю свою жизнь — лишь бы хватило места на следующую, вместе с ним.
Там я захожу домой и вижу Лоусонов. Вижу Лизу, и Коула, и Нэнси — она лежит у Коннора на коленях. Там все ровно в таком порядке, а не в обратном.
Я захожу домой и получаю пулю. Вижу сначала Нэнси — ей отрезали лапу. Затем Коула и Лизу. Они связаны. Затем Смита. Того самого, из головы, но вдруг настоящего. Затем Коннора.
— Забери меня, — шепчу я, прежде чем вижу Коннора, и падаю.
Уильям качает головой и достает зажигалку. На ней написано мое имя. Настоящее.
Я падаю, падаю, падаю, падаю, падаю, падаю, падаю, падаю…
Он бросает ее на пол, и это лишь вопрос времени — дом прогорит тысячу лет, но до нас огонь доберется раньше.
Коннора берут на мушку самого первого. Весь его план катится к черту, я вижу по положению плеч. Как и всегда, он оставил ответ. Что-то вроде все хорошо, хэнк. Или не волнуйся, я проделывал это сотни раз. Или ну неужели теперь будет иначе? хэнк, хэнк, хэнк, хэнк…
