— Заходил к ним кто‑нибудь?
— Не помню… кажись, никого. В одиночестве жили.
— И не ссорились?
— Никогда.
— А в чем дело‑то? — спросил Галушкин.
— Ее убили и изрезали на куски. Вот голова ее, — сказал Чухарев, показывая фотографию.
— Ай-ай-ай! — изумился Галушкин, беря снимок. Маша подошла и тоже стала разглядывать его.
— Не признаю, — сказал Галушкин, — да и видел я ее мало — только как приехала.
— Она! — закричала Маша, взглянув на фотографию. — Вот как живая.
Чухарев ушел. Первый успех ободрил его. Он сознавал, что напал на след, и шел по нему, как добрая ищейка.
В Толмазовом переулке меблированные комнаты занимали целый надворный флигель в два этажа. К Чухареву на лестницу вышел сам хозяин, лысый старик в темных очках, и провел его в свободную комнату.
Чухарев объяснил, кто он и зачем пришел.
— Как же!.. Очень хорошо помню. Приехали вечером тридцать первого октября. Хорошо помню. Еще у меня тогда жилец из третьего номера сбежал. Номер четырнадцатый заняли, отличный… два рубля в сутки.
— Как жили? Кто им прислуживал?
— Прислуживала Анютка. Только ее нет теперь — прогнал я ее, подлую. А как жили, я знаю. Я всех жильцов знаю — время есть, я и слежу.
— Дружно жили? Бывали у них кто‑нибудь? Заезжали?
— Дружно, очень. Видно, любовники. Днем спали, потом шли обедать вместе, а вечером в театр или куда. Дел никаких не делали, и никого у них не было. А потом вдруг она хворать начала, да все круче, круче. Он беда как убивался, все мне жаловался. «Боюсь, — говорит, — умрет». Я говорю: «Доктора позовите!» А он: «Нет, — говорит, — я ее лучше домой увезу». И увез. Закутал всю, — шалями покрыл и увез.
— Когда и куда?
— Позвольте… Это было… сейчас после Екатерины… Да, да, двадцать пятого ноября увез. Сказывал, домой — в Красноярск, что ли. «А в Москве, — говорит, — полечу».
Чухарев прошел на Невский проспект, в дом № 54. Там его встретила хозяйка.
— Кругликов? — заговорила она. — Такой рыжий, с бородой? Как же, помню! Он недолго жил — всего неделю или дней десять. Приехал с больной женщиной, и как ввел ее, так они и заперлись. Редко даже прислуга входила. Он то придет, то уйдет, а она все лежит… даже неприятно было. А потом один раз вывел ее, всю закутанную, и увез. «В больницу», — говорит. А там через три дня и сам уехал… один.
— А поклажа была?
— Как же! Чемодан слуга выносил, а с ним сверток с подушкой, сумочка дорожная, да в руке еще картонка.
— Зашитая?
— Да. Будто от платья.
— Справьтесь: когда въехал и выехал? Когда ее выписали?
