Вот наудачу несколько чисто репинских строк:
«Наш хозяин закосолапил, лепясь по-над забором, к Маланье…»
«Своим заразительным хохотом он вербовал всю залу…»
«Сдержанные звуки его уютного голоска…»
«Ворота покосились в дрёму…»
«Сколько сказок кружило у нас…»
«Сюртучок сидел чудо как хорошо. Известно, шили хорошие портные. Не Доняшка же культяпала спросонья».
«Мой зонт пропускал насквозь удары дождевых кулаков».
«Уже бурлаковавшие саврасы нахально напирали на нас».
«Полотеры несутся, как морская волна».
О своем «Протодиаконе» Репин писал:
«Весь он — плоть и кровь, лупоглазие, зев и рев…»
И вот его слово о газетных писаках:
«Шавкали из подворотни».
Это «шавкали» должно означать: «тявкали, как шавки».
Конечно, корректоры старого времени поставили против этого слова три вопросительных знака, но он свято сохранял свое «шавкали».
Недаром Репин так восхищался языком своего любимого Гоголя и так сочувствовал новаторскому языку Маяковского. Ему до старости была ненавистна закостенелость и мертвенность тривиально-гладкого «литературного» стиля. В одном месте «Далекого близкого» он с досадой говорит о своем престарелом учителе:
«На общих собраниях его литературные, хорошего слога речи всех утомляли, наводили скуку».
Сам он предпочитал писать «варварски дико» «по-скифски» и никогда не добивался так называемого «хорошего слога».
Характерно: там, где у него появляется «хороший слог», его литературная талантливость падает.
А своим «варварским слогом» он умел выражать такие тонкие мысли и чувства, что ему могли бы порой позавидовать и профессиональные художники слова.
Вот, например, его великолепные строки о слиянии звуковых впечатлений со зрительными в пейзаже бесконечного волжского берега.
«Это запев „Камаринской“ Глинки, — думалось мне. — И, действительно, характер берегов Волги на российском размахе ее протяжений даёт образы для всех мотивов „Камаринской“ с той же разработкой деталей в своей оркестровке. После бесконечно плавных и заунывных линий запева вдруг выскочит дерзкий уступ с какою-нибудь корявою растительностью, разобьет тягучесть неволи свободным скачком, и опять тягота без конца…»
Подобных мест в этой книге много; все они свидетельствуют, что в литературе, как и в живописи, реализм Репина был вдохновенным и страстным и никогда не переходил в натуралистическое копирование внешних явлений. У писателя Репина был тот же ярко темпераментный реалистический стиль, что и у Репина-живописца.
