Я уже нисколько не боялся, когда начинала итти кровь из носу. Это частенько бывало от излишней беготни в жаркий день, от самого небольшого ушиба, от вспыльчивости, из-за споров. Я знал, что делать: сейчас же справившись, из какой ноздри идет кровь (большей частью она шла из левой), я становился затылком к стене, поднимал правую руку и держал большой железный ключ от погреба на своем загривке; сначала чувствовал, как кровь наполняет мне рот и идет уже ртом вниз; поднявши высоко голову, я ждал, чтобы кровь остановилась, однако она шла все гуще, но уже тише. И когда совсем переставала, я выпрямлялся. Надо было долго не сморкаться, а то сейчас снова пойдет. Часа два приходилось быть осторожным в движениях и не пригибаться к столу.
Скучно было выдерживать, но что делать — надо было терпеть.
XI
Бедность
Все было хорошо, но однажды весною, в солнечное утро, на улице я увидел, как Химушку и других соседок «погнали» на казенную работу. Ефрейтор Середа, худой, серый, сердитый, вечно с палкой, ругает баб, чуть они станут разговаривать.
— А? Поправился? — говорит мне Химушка, проходя мимо меня. — Ну что, как здоровье? Вишь ожил.
— А вас куда гонят? — спросил я со страхом, пока Середа отстал, подгоняя других баб.
— Далеко, к Харьковской улице, новые казармы обмазывать глиной. А твою мать еще не выгоняли? — спросила она.
— Нет, — ответил я с ужасом. — Разве можно?
— А что же, ведь она такая же поселянка, как и мы все… А что ж ты Репчиху не выгоняешь на работу вместе с нами? — обратилась она к догнавшему нас Середе. — Ведь такая же поселянка! Что ж она за барыня? Вишь братья в офицеры выслужились? Да у меня, может быть, дядя в писарях, а я иду же на работу.
Середа остановился, задумался:
— А в сам деле, что ж она за барыня?
Он подошел к нашему крыльцу и крепко застучал палкой в дверь.
Маменька выбежала с бледным лицом.
— Завтра на работу; сегодня только упрежаю, завтра рано собирайся и слушай, когда бабы и девки мимо будут итти: выходи немедленно!
Маменька весь день проплакала, но к утру распорядилась, как завтра быть.
Так как Устя и Иванечка были больны, то Доняшке надо было дома и готовить обед и смотреть за хозяйством, а мне — нести маменьке обед на работы. Новые казармы были на выгоне, недалеко от Делового двора, откуда виден Страшный ров. К Страшному рву все боялись подходить: там целыми сворами бегали и лежали расстервившиеся собаки, даже бешеные оттуда иногда мчались, мокрые, с пеной у рта, прямо по дороге, пока их не убивали палками мужики. А на днях эти собаки разорвали чьего-то живого теленка; так и растерзали и обглодали до костей. В ров валили всякую падаль: и дохлые коровы, и лошади, и собаки, и кошки, и овцы лежали там с оскаленными зубами, с ободранными шкурами, раздутыми животами, а другие — высоко подняв одну заднюю ногу. Вонь такую несло оттуда, что не подступиться.
