И уже в дверях, взмахивая рукой, добавил:
— Товарищи! Штаб передаю Варшкелису; всем, за исключением вестового штаба Пелдоева и товарища Дмитриева, остающегося в сельсовете, идти со мной.
Модест Глайден на усталой лошади повез рапорт Антохина дальше, пустившись в путь морозной ночью. А перед утром, по путаным тропам, через перелески и леса, гнали красноармейцы в сторону Койнабры, раскинувшей ветхие избы свои среди густой таежной заросли, разгоряченных скачкой лошадей.
Царапая лица, отступал назад густой сосняк, скрывал и путал в своей чаще узкую, теряющуюся в ночи тропу. Пригибаясь к горячей голове тяжело дышащей лошади, Иосиф сказал:
— Отбить бы… только бы отбить товарищей!.. Не дать погибнуть под ножами лахтарей[1].
Одна тяжелее другой рождались противоречивые тревожные мысли:
«Не посмеют, — успокаивающе говорил внутренний голос. — Руки коротки. Они должны быть возвращены. Почему не посмеют? — шепчет другой голос. — Белобандиты идут на провокацию. Но ведь это же игра с огнем. Да! Этого они и хотят. Еще один удар в спину. Подлость!..»
Бандиты с большой дороги, прячущие за спиной финские ножи и вместе с тем кричащие о своей ничем не запятнанной совести. Здесь подлость проявляется во всей своей омерзительности. И он, Иосиф Глайден, понимает, к чему это приводит. Он знает, насколько напряженна жизнь на границе.
Антохин успел заметить, что бандитов было около сорока. Истекая кровью, запоминал: все одеты в короткие полушубки. Один в форме офицера финский пограничной службы. Все на лыжах. Антохин и его товарищи отстреливались до последнего патрона.
Их тридцать-сорок. У Штемберга человек восемнадцать, нас — девять, всего двадцать семь. Если негде взять больше, хватит и двадцати семи.
Тяжело храпя, несутся кони к занесенной январскими метелями Койнабре.
3
Голубея в сумеречной морозной дымке январского утра, пуховым покровом лежат легкие снега. Куда ни кинь глазом — на кручах зубчатых скал, на ветвях недвижных сосен и елей — везде клубками ваты стынет снег.
Обилен снегами январь. На земле снег, над головой дымчатое чудовище облаков, и кажется, что и земля и небо слиты воедино, в сплошную снежную перину, сбитую ветрами. Коченеют руки, деревенеют ноги, сводит обжигающим морозом суставы, леденит дыхание. Плохо греют дырявые шинели и тонкие дерюжные тужурки, не спасают ног от яростных ледяных укусов мороза залатанные валенки. Ресницы и усы покрыты инеем.
— Товарищи, не отставать!..
Двадцать семь человек, вытянувшись в цепочку, ныряя в наметенных накануне сугробах снега, как пловцы в белесых волнах, преодолевают с упорной настойчивостью метр за метром.
