, который, восхищенный красотой ее зада, шлепками воздал ему хвалу.
Луиза подняла юбки и исподнее Франциски к пылавшему, словно огонь, лицу девушки и приказала Эмилии заколоть их у той на груди. Франциска крепко сжала нежные девственные чресла; Эмилия потянула кверху нижнюю рубашку Франциски и обнажила восхитительный пейзаж — от голой Иды[35] до самых тропиков — причем взору приоткрылся даже вожделенный храм Афродиты, тот самый храм, который мы так охотно представляем, когда вспоминаем олимпийское божество, распалившееся собственной красотой и покинувшее свою обитель для того, чтобы приносили ему жертвы на киферских алтарях[36]...
Луиза, едва ли не завидуя всей этой красоте, схватила Юлиану и Ленхен, поставила их рядом с Франциской так, чтобы они образовали треугольник, приказала Фредерике и Эмилии подоткнуть одежды и этим двум, затем связала всех троих их же шалями, назвала Франциску — Аглаей, Ленхен — Талией, а Юлиану — Евфросиной и принялась хлестать колючими ветвями по невинным ягодицам с такой яростью, что эти хариты[37], позы которых Виланд[38], описывая дикую охоту Артемиды[39], называет непристойными, уже через несколько минут с силой разорвали все связывающие их оковы и совсем не как виландовы грации, а будто менады принялись метаться по комнате.
Луиза удовлетворила свою жажду мести, но наказанные грации решили, что и луизины пособницы — сестры вечно трепетной Психеи — должны разделить их участь, да и сама Психея должна быть подвергнута суду.[40]
Одну за другой бросали они совиновниц на стул, на котором во время карточной игры Психее-Луизе пришлось открыть свои эфирные прелести, и обнажали им зады; изящным возвышенностям Луизы пришлось испытать то же, что еще недавно она сама учинила другим.
Едва последняя из них, Фредерика, покинула лобное место, как помирившиеся подруги заслышали звон шпор и увидели полковника фон Хальдена и лейтенанта Золлера, стоявших в оставленных открытыми дверях зала.
Луиза с веселой непринужденностью вышла им навстречу и, приглашая их зайти, поинтересовалась, какой забавный случай ни с того, ни с сего занес известного женоненавистника и его друга-сатира в дольний мир девичьих душ.
Полковник был в некоторой степени Зигфридом фон Ленденбургом, а его ахат[41] — своего рода бароном фон Вальдхаймом[42]; при этом оба все-таки больше обладали культурой, нежели показушным блеском, и, если извинить им вышеуказанные недостатки, являлись мужчинами не без задатков, и задатки эти при желании можно было бы развить...
