Как только почтенные братья увидели, что приор совершенно серьезно намерился пропеть заутреню между белых, мягких чресл нашей учительницы, они отвели всех нас в угол, поставили там на колени, натянули нам на головы наши юбки и исподнее и велели нам с голыми задами слушать то... что нам не нужно было понимать. Фредегунде ничего другого не оставалось, как встать в углу напротив, задрать свое платье и заниматься тем... от чего он не мог удержаться.
Потом монахи встали перед усердным приором лицом к нам и запели, задрав рясы: all unisio и весьма ладно из Officium defunctorum benedectale: «Pelli meae... consumptis carnibus ad... haesit os meum[113]». Тут исповедуемая проснулась под напором своего духовника — и я разглядела краем глаза — ее ягодицы выпятились под звуками этого гимна плоти так сильно, что en profil напоминали толстого Юпитера в окружении своих трабантов. Синьор Пьяно схватил скрипку и стал наигрывать et derelicta sunt tantummodo labia circa dentes meos.
Тут вступил и настоятель, тихо затянувший: «Miseremini mei, misere...re mini ... mei, saltern vo ... s ami... ici ... mei, quia ma... anus ... Do... o... mini teti ...ti... titigit me...» Монахи продолжили: «Quare persequimini me sicut Deus et carnibus meis saturamini?» На что приор спросил на выдохе: «Quis mihi tribuat ut scribantur sermones mihi?» после чего замолк. «Quis mihi det? — спрашивали тогда монахи от его имени, а тот рассматривал прелести Матильды, — ut exarentur in libro stylo ferreo et plumbi lamina? Vel caelo sculpantur in silice?..»
— Amen! — пропел наставник, поцеловал подергивавшийся зад совершенно равнодушной к жалобам Иова духовной сестры, и все произнесли:
— Amen.
Приор быстро встал, схватил мадам Шоделюзе за платье и сказал:
— А теперь, моя прекрасная Марпесса[114], не пора ли повесить эти сакральные предметы в храме Минервы и обменять их там на девственных весталок?
— Еще нет, — отвечала та, — сначала я должна позаботиться о своих овцах и только потом fiat pax in virtute mea[115], — и шлепнула настоятеля так, что тот выпустил платье из рук.
— А этот наш Харилай? — спросил он, подходя к Фредегунде.
— Этот всегда со мной! — был ему ответ.
Положение, в котором мы находились, становилось все более мучительным, и когда мы были уже готовы самовольно из него выпутаться, ко мне подошел проповедник и сказал:
— Подожди, прекрасная сестра любви, наслаждения и боли! Сперва скажи мне, кто самый несчастный из всех, рожденных женщиной?
