Девушки побледнели от такой серьезности строгой воспитательницы, однако послушались и так крепко прижали испуганную Розалию к стулу, что та могла пошевелить лишь чреслами и ногами.
— Поднимите ей платье до пояса, — приказала мадам Шоделюзе.
Девушки не решались.
— Поживей! или... — тут она приставила кинжал к груди одной из них.
Платье Розалии тотчас же было поднято и закреплено под грудью.
— Теперь подойдите сюда, милые дамы! — обратилась мадам Шоделюзе к моей матери и тетке, — и смотрите, как я наказываю невоспитанность.
Мать и тетка встали и поставили меня между собой. Шоделюзе взяла тазик и ланцет и подозвала меня к себе.
— Возьмите, дитя, этот тазик и держите его крепко здесь. Розалия, раздвиньте ноги. Вам не стоит стыдиться своей красоты, лучше стыдитесь своей невежественности, если вы на это способны.
Розалия раскрыла дрожавшие бедра, и все, кроме Шоделюзе, воскликнули:
— Ах, Боже! какая красота! И ей — умереть? Ах, Боже! Ах, Боже!
Теперь я должна была держать тазик под срамом Розалии, Шоделюзе взяла ланцет... один единственный удар, прямо над алыми губами, в еще незаросший бугорок Венеры, и... потекла пурпурная кровь. Румянец сошел со щек Розалии, и ужас от того, что она сама видела, как истекает кровью (на что было жутко смотреть и зрителям), лишил ее, ей же на благо, чувств.
Как только Шоделюзе заметила, что Розалия потеряла сознание, она сказала:
— Довольно! Она, должно быть, мертва! Моя воля — мой закон; Мальхен, поставьте эту пролитую девственную кровь на стол и подайте мне бинты.
Я повиновалась, Шоделюзе крепко зажала рану пальцами и перевязала ее надлежащим образом, а так как Розалия, потеряв много крови, была в обмороке и напоминала мертвую, то перевязывание оказалось несложным и потребовало меньше искусности, чем если бы наказуемая оставалась в сознании. После перевязки подружки опустили Розалии платье и перенесли девушку на кушетку.
Теперь пришла моя очередь.
— Мальхен! — начала злодейка Шоделюзе, — вы видите, насколько послушны мои подведомые, от вас я требую подобного же повиновения, это необходимо и для того, чтобы вас исправить, и для того, чтобы помирить вас с вашей матерью, которая желает показать вам, что есть боль.
Я все плакала — остальные девушки сидели тихо, словно мышки, за своей работой и не осмеливались на меня смотреть. Шоделюзе поставила посреди комнаты небольшой стул.
— Мальхен, ложитесь сюда, на этот стул, и поживей!
Я медлила.
— Мальхен! — сердито воскликнули мать и тетка.
