– Чую, бросишь ты меня. Найдёшь другую. Их вон сколько всяких разных по городам шлындает.
– Прекрати! – рывком поднялся он с земли. – Сказал, возьму, так тому и быть. Ясно?
Но не устояло гневливое сердце Афанасия – тихонько, чуть не шепотком примолвил:
– Люблю я тебя одну и никому не отдам. Никому, никогда. Так и знай.
Помолчав с прикушенной верхней губой, тронутой чёреньким пушком усиков, снова заговорил солидно, старался зачем-то гуще баритонить:
– А кто попробует крутить с тобой – тому можешь сразу передать: щелчком Афанасий Ветров укокошит, кулака марать не будет. Ты меня знаешь: сказал – сделаю! Пока же – заканчивай десятилетку, знай себе учись. Потом прикатишь в Иркутск – глядишь, поступишь в институт. В библиотекарши метишь? Молодец! Оба будем образованными. Спецами!
Екатерина несмело подняла глаза на Афанасия – стоял он над ней рослый, могучий, лобастый и конечно же – родной, любимый, единственный. Но он смотрел в противоположную сторону, снова в ту же, где большие дороги и города, где неведомая другая жизнь.
– Афанасий, родненький, какая может быть десятилетка для меня? Я – брюхатая.
Последние слова произнесла на полвздохе, будто задыхалась.
– Знаю! – упёрся он взглядом в землю. – Уже ведь говорено об этом, и не раз.
– Что мы с тобой натворили!
Закуривал, разламывая спичку за спичкой. Отбросил так и не задымившую папиросу, зачем-то тщательно втёр её носком сапога в дёрн и даже притопнул.
– Боже, что натворили, что натворили!
– Не нудила бы ты, Катенька! – снова разгневилось нестойкое, прихотливое сердце парня. – И Бога зачем приплела? Нет ни богов, ни чертей!
– Не нужно тебе дитя?
Афанасий сжал зубы. Молчал.
– Говори: нужно или нет?
– Катя!
– Говори!
– Учиться я должен, учиться! Понимаешь? И тебе нужно учиться. Потом нарожаем детей, и всё такое в этом роде будет.
– Понятно: не нужно.
– Катерина!
– Что нам делать?
Он молчал.
– Что делать?
Молчал, стискивая зубы. Косточки скул выпирали, подрагивали.
– Что? – уже шепнула, обратившись, по-видимому, только лишь к самой себе.
Нет ответа, а взглядом – вдаль, поверх.
Она приподнялась с земли, но отчего-то не смогла сразу выпрямиться, полусогнуто стояла, как старушка. Сказала, не взглянув на Афанасия:
– Вечером наведаюсь к бабке Пелагее. В-вытравлю, – через силу, почти не размыкая губ, выговорила она.
Он, не взглянув на Екатерину, с неловко повёрнутой от неё головой, чрезмерно широко шагнул к трактору:
– Пахать пора. Председатель мне так наказал: кровь из носу, а чтобы до своего отъезда я залежь поднял. Ты хорошо знаешь, Екатерина: если я слово дал – в лепёшку расшибусь, а выполню. Так-то!
