Партизаны настигли карателей, и в ожесточенной рукопашной японский офицер полоснул Федора Ивановича шашкой по левой щеке. Захлебываясь кровью, Федор Иванович изловчился вырвать у самурая шашку и наотмашь развалил его от плеча до пояса.
…А на щеке остался крупный шрам. Чтобы скрыть его, Федор Иванович отрастил бороду, и с тех пор, несмотря на то что ему не было и тридцати пяти, его стали звать Дедом.
Кузнецов в раздумье смотрел по сторонам. По его легкой посадке Федор Иванович с первого взгляда определил: лихой конник!
- Трудновато тут будет,- кивнул командир на густые заросли.
- Зато летом красота,- оживился Дед.- Летом сопки, словно бабы на ярмарке, все в цветах. Дожди у нас щедрые - каждая капля с ягоду, потому и растения буйные. А воздух чуешь какой!
Федор Иванович сразу догадался, чем озабочен молодой чекист: шутка сказать, охранять таежный участок границы протяженностью в тридцать верст - по полторы версты на брата! - а заговорил о другом. Трудно, конечно, да что ж тут вздыхать?..
Вдруг их лошади остановились будто вкопанные. Кузнецов натянул повод и почувствовал, что его Серко дрожит. Федор Иванович поспешно скинул из-за плеча карабин и, привстав на стременах, подался вперед.
«Назаровцы!» - глядя на Деда, скинул винтовку и Кузнецов, поднял левую руку, предупреждая ехавших сзади бойцов: внимание!
- Тигр! - показал Федор Иванович дулом карабина: в снегу отпечатались следы огромных кошачьих лап.
Кузнецов не испугался, но подумал с досадой, что ко всем возможным трудностям прибавляется новая - охраняй границу да поглядывай, не вцепилась бы тебе в загривок полосатая кошка ростом с телку.
- Поехали! - кинул Дед винтовку обратно за плечо.- Во-первых, нас много, а во-вторых, он сыт: видишь, кровь на снегу - тащил кабанчика…
Ехали от зари до полной темноты, когда уже ничего нельзя было разглядеть вокруг, и тогда-то наконец раздавалась долгожданная команда: «На ночлег!..»
Будь полнолуние, наверно, Кузнецов ехал бы и ночами, но луны еще не было, и хотел того или не хотел командир, а приходилось развьючивать лошадей.
Насобирав валежника, бойцы разводили костер, в свете его рубили побольше дров, чтобы поддерживать огонь до утра, и тогда только начинали готовить ужин. Поджаренная на шомполах оленина или козлятина, иной раз и фазан - смотря кого удавалось подстрелить днем - казались бойцам, насидевшимся в городе на просяной и чечевичной похлебке, царской пищей. Кирпичный чай был хоть и не сладок, да зато горяч и согревал не только тело, но и душу, развязывал языки.
