С Ванькой Горохом решили бежать из дома на фронт — бить немцев! Школьный обед, что дает Мать с собой в школу, не едим, сушим сухари. Собрали запас. Вот этот день наступил, идем на вокзал и крутимся у товарняков. Присмотрели тормозную площадку в середине состава и ждем. Вот сигнал паровоза, толчок состава назад, рывок вперед и эшелон пошел. Прыгаем на площадку. Поехали! Прощайте родные! Ждите нас с победой или извещения о нашей героической гибели за Родину! За Сталина! Состав замедляет ход и сдает назад на другой путь в тупик. Приехали. Осмотрщик прогоняет нас: «Хватит кататься, марш домой!» Странно, но никогда, ни Ванька, ни я не вспоминали и не я повторили попытки бежать снова. Не получилось с первой попытки, другой не делали и никогда и не вспоминали об этом. Сухари поели на переменках и все. Я вот сейчас думаю, что хоть и было желание бежать, но не такое уж сильное, где-то в глубине души каждый из нас не хотел тогда уходить из дома.
За городом сделаны какие-то макеты из камней кучи. Бойцов учат кидать бутылки с горючей смесью в танки. Несколько дней там пламя и копоть. Потом наступило наше время. Бойцы ушли, а мы бросились собирать горлышки от бутылок. В горлышках резиновые пробки, а на пробках цифры. Самым везучим попались 6 и 0, мне попалась восьмерка — очень хорошо! Оттиск печатки получается нормальный, а все остальное чепуха, цифры перевертыши и ни туда и ни сюда. Уже подмораживало, и лежал небольшой снежок, горлышки приходилось отбивать из подмерзшей земли. Минька увидел торчащее горлышко и саданул по нему ногой, а это была цельная бутылка. Всплеск пламени и часть жидкости попала на валенки и фуфаец Миньки. Минька заорал. Мы успели раздеть Миньку и затоптали ногами в снегу его одежонку. Дома, просохнув на печи, одежка снова вспыхнула, чуть не спалив дом. Миньке досталась порка от Матери.
Зима в 1941-м году легла рано. Вечером 6-го ноября шел нудный осенний, мелкий холодный дождь, а утром 7-го нас откапывал сосед. За ночь нашу дверь занесло под крышу, а дверь открывалась наружу и мы не могли выйти. У соседей дверь открывалась внутрь, сосед посмотрел в открытую дверь и увидел стену снега. Надел на голову мешок и, пробуравив сугроб, вылез наружу, очистил двери и проходы.
Расселили красноармейцев по частным домам на постой. Дома на окраине, а за окраиной степь, в степи они и проходят учебу. Таскают пулеметы, ходят в атаку, кричат «ура», а вечером чистят оружие. У соседа домишко маленький в одну комнату, детей пятеро, к ним на постой никого не определили, некуда. У нас две большие комнаты, вот в первую и заселили целое отделение, в комнате оставили стол, спят на полу. Целый день на морозе в снегу, а морозы в ту зиму были зверские. За зиму 1941/42 гг. постояльцы несколько раз менялись. Отучившись, одна команда уходила на войну, а другая команда приходила. Лиц и имен в памяти не сохранилось, да и были они все на одно лицо, но все ж помню, в одной из команд был Украинец, огромного роста, по имени Харитон. Он постоянно не доедал, ему не хватало солдатского пайка. Однажды его сослуживцы поспорив, отдали ему весь свой ужин, и он смолотил один за двенадцать человек. Вылизал ведро последней коркой хлеба и без тени похвальбы вымолвил: «Кашки я бы еще поел». Сахар он отдал нам, а своим ребятам оставил полведра густого чая. Удивленно покачав стрижеными головами, бойцы легли спать с урчащими желудками. Этому Харитону судьба подарила жизнь в той страшной мясорубке. Он отморозил ноги. Его не могли обуть, не было на складе обуви на его ногу. С трудом надевал ботинки на босую ногу. В 45-й размер его нога не влезала. Скрючив пальцы и не зашнуровывая, он ходил как утка, переваливаясь с боку на бок. И когда ступни распухли и стали больше ботинка, его отправили в госпиталь. Бабаня принесла из сарая старое пальто. Харитон вырезал из ватина куски и обернул ими ноги, обвязав бечевкой. Так он и ушел из нашей жизни, опираясь на палку. Потом командир сказал, что Харитону ампутировали ступни и списали вчистую. Всплыл в памяти и еще один боец — молоденький парнишка, Федя. Все его звали Музыкант. Федя непрерывно пел, как мне кажется, он и разговаривать не умел. С его слов жить ему до первого боя, его обязательно убьют, а посему он должен перепеть все песни какие он знает, а знал он песен великое множество. Стояли и саперы. На теоретических занятиях они изучали мины и советские, и немецкие. Я вертелся тут же, рядом с бойцами, тоже «изучал» минно-взрывное дело. Иногда, после очередной бомбежки, саперы выезжали на уничтожение не сработавшей бомбы. Ходили разговоры о якобы снаряженных простым песком авиабомбах, но это были только разговоры, просто людям очень хотелось, чтобы так было, это вселяло надежду на жизнь. Бомбы и вправду иногда не взрывались, но это была просто техническая неисправность, брак.
