— Да, мы говорили, что я племянница тем, кто не знал маму с Гогой.
— Что за Гога? Кем была твоя мать? Может, я и ее знаю.
— Гога мой отец, точнее отчим. И совсем он не Гога, это я его так называла, его звали Вахтанг. Ты вряд ли их знал, мама вела очень закрытую жизнь, и я знала практически всех, с кем она периодически пересекалась. Если бы ты был знаком с мамой, то и я бы тебя знала.
— А к Олеже ты как попала, и кем ему приходилась?
— Да никем, он меня просто можно сказать подобрал, из жалости. Это долгая история, и для меня не очень приятная.
— Если не хочешь, то не рассказывай, — сказал Дима, и поцеловал меня в лоб.
— Ладно, раз пошла такая пьянка… я просто никогда никому об этом не рассказывала. Если ты не заметил, я вообще очень скрытная. Это все мама, она не разрешала мне иметь друзей, я мало с кем общалась, да и вообще разговаривала, люди наверное со стороны думали, что я вообще немая. Сама мама мною не занималась, и вообще жалела, что родила меня. Но ведь родила, уже деваться некуда, не выкинешь же, хотя думаю, что такие мысли у нее были. Потом в моей жизни появился Гога, он любил меня как родную дочь, был и за папу и за маму и за друга. За всех. Я не смогу выразить словами, кем он для меня был и как много значил.
Я замолчала, так как почувствовала, что сейчас заплачу. Я пыталась сдержать слезы, но не смогла. Я вжалась лицом в Димину грудь и зарыдала.
— Эй, жучок, ты чего это плакать надумала? — сказал Дима растерянно, гладя меня по голове, — я ведь сейчас и сам расплачусь. Я боюсь женских слез, и у меня сердце разрывается, когда такая красивая девочка плачет.
Я не могла остановиться, я рыдала так, что у меня самой казалось сейчас разорвется сердце. Я каждый день видела перед собой Гогу с дырой в голове, и каждый день гнала от себя эту картину, и мой моральный ступор помогал мне в этом. За те долгие месяцы с момента его смерти, я ни разу о нем не заплакала. Я иногда, очень редко плакала, но я оплакивала себя, не Гогу. А сейчас я вспомнила его, и меня вдруг прорвало, моральный ступор больше не защищал меня. Дима перестал говорить, и просто прижимал меня к себе и целовал в лоб. Мне не нужно было объяснять ему причину своего срыва, он и так все чувствовал.
Наревевшись от души я встала и пошла в санузел, там умылась, намочила маленькое полотенце, вернулась в стационар и вытерла им Диму.
— Прости, за то, что подмочила тебя.
— Тебе не за что извиняться, жучок, — сказал Дима очень ласково, — ложись назад, мне без тебя холодно.
